Мартын Мержанов - Так это было

Олимпийцы помнили об отцах и дедах. В этом можно было убедиться, посетив бывший лагерь смерти Дахау, расположенный поблизости от Мюнхена.

…Мюнхен — столица Баварии. На этот тихий город — культурный центр Германии, город музеев, галерей, книгохранилищ, театрально-музыкальное сердце страны — пятьдесят с лишним лет назад пала тень фашистской свастики.

Здесь, в пивной «Бюргер Бройкеллер», еще в 1923 году Адольф Гитлер лелеял безумные планы покорения мира нордической расой и уничтожения целых государств и народов. Здесь его штурмовики с оружием в руках вышли на центральную площадь и затеяли кровавую потасовку, а затем в этой же пивной фашисты ежегодно, в определенный день, праздновали свою победу.

Именно этот город Гитлер избрал для того, чтобы подписать с перепуганным насмерть Чемберленом и Даладье мюнхенское соглашение, погубившее сначала Чехословакию как государство, а затем развязавшее руки главарям фашистского рейха.

С тех пор в нашем сознании Мюнхен был как бы синонимом всего агрессивного, вероломного, местом, где собирались и собираются до сих пор темные силы реакции, где уютно чувствуют себя партии, размахивающие кулаками, мечтающие о холодной, а может быть, и горячей войне, о восстановлении границ так называемой великой Германии.

…Мы приехали туда незадолго до начала митинга, организованного комитетом бывших узников Дахау.

Первое, что бросилось в глаза, когда мы вошли во двор, — это большая скульптурная композиция из черного металла, изображавшая измученных, но непокоренных узников фашизма. На ее пьедестале на немецком, русском, французском и английском языках было начертано: «Никогда больше!»

Невольно мы задержались у этого прекрасно исполненного, впечатляющего произведения скульптуры. Сила его заключалась в обобщенности человеческого страдания. Скульптура могла стоять в любом из фашистских лагерей смерти, покрывавших Европу, как их символ и эмблема.

Нет надобности описывать здание музея, жилые бараки, штрафные блоки, лагерную тюрьму, вышки, с которых эсэсовцы стреляли без оклика. Но стоит сказать, что Дахау — лагерь-первенец. Его открыли в 1938 году, и рассчитан он был на пять тысяч политических противников нацистского режима и так называемых нежелательных элементов. Вскоре, однако, его пришлось значительно расширить.

Выставка в музее начинается с осмотра экспонатов, посвященных периоду «принятия на себя власти». Здесь увеличенные фотографии, на которых изображен Адольф Гитлер в окружении приближенных лиц.

Снимков множество, и на каждом из них лицо Гитлера исчеркано карандашом или исцарапано перочинным ножом, гвоздем или осколком стекла.

Люди, смотревшие на эту самодовольную физиономию, не могли сдержать себя.

Остальные фотографии запечатлели «жизнь» в Дахау, в лагере, которую сами нацисты называли «высшей школой СС в концентрационных лагерях»… На снимках недалекое прошлое, а теперь двор заполнен множеством людей. Сюда пришли олимпийцы со всех концов мира. Они видели снимки, документы, бараки, затем на митинге выступали возбужденно, взволнованно, и смысл их речей сводился к надписи на памятнике: «Никогда больше!»

Мне запомнилось выступление Юзефа Запендзкого — олимпийского чемпиона, который, задыхаясь и плача, говорил об отце, замученном на этих вот плитах, — он показал пальцем на плиты так называемого аппельплатца. Выступал Ганс Коби — спортсмен из ГДР. И его отца убили здесь.

Потом возложили венки у памятника. Их было несколько десятков. И вдруг никем не организованные послышались величественные звуки «Бухенвальдского набата»… Они нарастали и нарастали, наконец зазвучали с такой силой, которую кто-то назвал «предупреждающим набатом».

Когда мы расходились, у ворот под деревом стоял сгорбленный старик и плакал. Мы подошли.

— Я плачу по сыну, которого замучили в Бухенвальде. Ох, если бы эту песню пели раньше и все. Пойте ее сейчас, пойте чаще и всюду. Ведь есть еще люди, мечтающие о лагерях…

А где-то рядом, пересекая улицу, шла в обнимку колонна молодежи и пела олимпийскую песню. Так на перекрестке встретились два поколения одного века, словно бы принимая эстафету. В молодых голосах слышались нотки уверенности, что никогда больше Дахау не воскреснет.

…На олимпийском стадионе спортивная программа была отмечена блестящей победой спринтера Валерия Борзова.

Естественно, все журналисты бросились к знаменитому негритянскому бегуну Джесси Оуэнсу — герою берлинской олимпиады, постаревшему на тридцать шесть лет. Он стал грузен и сутуловат. Оуэнс был восхищен нашим спринтером. Я напомнил ему о берлинской олимпиаде, и он улыбнулся, должно быть неожиданно возвращенный в прошлое.

— О время, время! — воскликнул он.

Невольно на память пришел олимпийский красочный альбом, который мы в мае 1945 года нашли на берлинском стадионе в Шарлоттенбурге. На обложке был запечатлен лежащий на траве негр Д. Оуэнс вместе с немецким атлетом.

Теперь выяснилось, что Оуэнс этого альбома не видел, но помнит, как бойкий фоторепортер долго уговаривал арийца лечь рядом с негром и приговаривал: «Так нужно, так нужно, улыбнитесь…»

Так Джесси Оуэнс оказался в фокусе трех так не похожих друг на друга периодов — прихода к власти фашистов, их разгрома и торжества мирных идей.

…Давно мечталось побывать в Нюрнберге, который был колыбелью и стал могилой нацизма.

И вот из окон вагонов мы видим, как летят мимо нас прекрасные пейзажи южной Баварии с ее лесами, взгорьями, просторами, тронутые красками осени.

Нюрнберг! Средневековый город, построенный на канале, соединяющем Дунай и Майн, с великолепными образцами готики, памятниками, площадями, крупными заводами, производящими танки, орудия и авиационные моторы. Он часто подвергался атакам с воздуха. Город бюргеров славился пивными, в которых штурмовики орали «хайль» малоизвестному им австрийцу Адольфу Шикльгруберу. И хотя прошло уже три десятилетия после окончания войны и Нюрнберг отстраивается, все же старинная часть города — «гнездо отцов», средоточие культурных ценностей нации — разбита. До сих пор пустынны целые улицы, и на старом пепелище, как гнилые зубы, торчат сгоревшие дома.

В последние дни войны англо-американская авиация совершила концентрированный удар по старинной части города, не тронув заводы и новый город.

В старинной части Нюрнберга были три дома, в которых в разные годы жил выдающийся немецкий художник Альбрехт Дюрер, но два из них полностью разрушены, а третий сгорел, остались каменные стены и пустые глазницы окон.

Мы едем на Партейланд — огромный плац для парадов на окраине города. По пути в туманной дымке на вершине скалы увидели неясные очертания замка. Что это? Оказывается, это замок Фридриха Барбароссы — одного из самых разбойных германских императоров, именем которого был кодирован план вторжения фашистских войск в Советский Союз.