Иван Стаднюк - Следопыты. Повесть

В сарае было сыро и темно, несмотря на то, что посреди его пылал небольшой бездымный костер из сухого валежника. У костра молча сидели фашистские солдаты - Вормут и Шинкер. Пламя бросало на них красные блики. Дмитрий видел, что его враги смертельно устали. У гитлеровца, который сидел ближе к Кедрову, глубоко ввалились глаза, кожа, плотно обтянувшая кости лица, потемнела, заострились скулы. Уставившись глазами в костер, он сидел будто окаменевший.

Кедров, несмотря на то, что его прошибал озноб и он вторые сутки ничего не ел и не пил, чувствовал еще в себе силу: днем ему удалось час, другой уснуть на сене. Сейчас, энергично шевеля кистями рук, разгоняя кровь, он пробовал ослабить веревки. «Распутаться бы только. Я с этими гитлерюгами справлюсь»,- думал он, настороженно следя краем глаза, как второй гитлеровец клюет носом и с его колен прямо к костру сполз автомат.

В противоположной стене сарая зияла большая дыра. Сквозь нее виднелось красное вечернее небо над лесом и кусочек глади озера, на котором переливались яркие краски заката. Дмитрию чудилось, что это манит его свобода - такая близкая и желанная больше всего на свете. Казалось, вырвись он за стены этого сарая, на шаг отойди от этого страшного места, и у него вырастут крылья…

Неожиданно слуха Дмитрия коснулся крик лесной птицы - тревожный, надрывный:

- Ка-гу-гу!.. Ка-гу-у-у!..

Солдаты, охранявшие пленного, встрепенулись. Один из них вскочил на ноги, просунул голову в отверстие в стене и страшным, охрипшим голосом ответил:

- Ка-ги-и!..

Через минуту в сарай ввалился Финке - «летчик-лейтенант», запыхавшийся, взволнованный. Он тревожно глянул в сторону Дмитрия.

Точно чем-то холодным плеснули Кедрову на сердце. Небо, видневшееся в проломе стены, вдруг померкло, и, кажется, исчезло все, что было вне сарая,- лес, луга, болота, речки, свобода… Даже труднее стало дышать, и в груди ширилась какая-то пустота.

Финке затравленно оглянулся вокруг и подошел к Кедрову.

- Или сейчас умрешь, или говори,- почему-то шепотом обратился он к пленному,- что у вас за разведчики, которые умеют следы отыскивать?

Но что мог Кедров ответить фашисту? Если б и знал он о следопыте сержанте Платонове и его отделении, все равно смолчал бы.

Постояв минуту над пленным, «лейтенант» пнул его ногой, выругался и отошел к костру. Быстро достал из вещмешка радиостанцию, подготовил ее к работе. За ним молча, настороженно наблюдали Шинкер и Вормут. Они видели на длинном, зубастом лице Финке страх, а этот страх передавался им, хотя причины его еще были неизвестны.

Через минуту Финке уже переговаривался со своим шефом за линией фронта - обер-лейтенантом Герлицем. Он торопливо зашифровывал фразы и цифры и тихо, взволнованно выкрикивал их в микрофон. Цифры эти означали: «Русские напали на наш след. У них имеются специально обученные разведчики-следопыты. Встретить самолет не могу. Район выброски на парашюте выбирайте по своему усмотрению. Охотничью избу покидаю немедленно, ухожу за озеро. Завтра жду указаний о месте встречи. Что делать с пленным?..»

На последний вопрос обер-лейтенант ответил: «Пленного уничтожить…»

Свернув рацию, Финке оглянулся на своих солдат, потом вынул из кожаного чехла нож и сказал:

- Болото окружено, нас могут схватить. Давайте пленного сюда.

В это время в проломе стены мелькнула тень, и одновременно распахнулась дверь сарая. Ослепительные лучи карманных электрических фонарей с двух сторон ударили в глаза вражеским разведчикам.

- Руки вверх! - послышался грозный и твердый голос сержанта Платонова.

Лука Сильвестрович Кедров побывал сегодня у артиллеристов и саперов, выступал перед ними с речью, передавал фронтовикам наказ колхозников - нещадно бить фашистских оккупантов. Хозяйский глаз старого Луки примечал все: добротную одежду на солдатах и офицерах, сколько черпаков супа или каши достается в солдатские котелки, какую порцию махорки отмеряет старшина каждому курящему.

Вечер захватил его на пути в штаб дивизии. Лука Сильвестрович ехал верхом на молодой, маленькой гнедой кобылке. Его сопровождали инструктор политотдела батальонный комиссар Артемьев и начальник клуба политрук Подгрушенский. Из троих всадников только передний - Артемьев - умел сидеть в седле. Он, в перехваченной ремнями шинели, широкоплечий, грудастый, походил на заправского кавалериста. Высокая рыжая лошадь шла под ним спокойно, чувствуя, что узда находится в твердых руках.

Кобылка Луки Сильвестровича тоже чувствовала руку своего седока, но руку неуверенную. Она косилась по сторонам, на обступавший дорогу лес, пряла ушами и шаловливо разбрызгивала передними копытами грязь.

Луке Сильвестровичу было не по себе. Ему редко приходилось ездить в седле, и сейчас он себя чувствовал очень неуверенно. Собственно, он больше надеялся на благоразумие кобылы, а не на свое умение сидеть в седле. Но та не очень почтительно относилась к седоку. Она резво перемахивала через лужи и рытвины, высоко вскидывала при этом задом, все время пытаясь перейти на рысь. Лука Сильвестрович неуверенно опирался о стремена, что было сил сжимал колени, обхватывая ими кобылку, и цепко держался руками за седло. Ему казалось, что вот-вот он потеряет равновесие и седло скользнет под брюхо коня.

Политрук Подгрушенский ехал в хвосте этой небольшой кавалькады и, как и старый Кедров, мучительно переносил езду. Сугубо гражданский человек, недавно призванный в армию, он всем своим видом подчеркивал неприспособленность к военной службе. Об этом говорили его большие очки, плотно сидевшие на мясистом носу, вздувшаяся пузырем на спине шинель, сбившееся на бок снаряжение.

Батальонный комиссар Артемьев чуть пришпорил коня. Кобылка Луки Сильвестровича тоже перешла на рысь. Старый Кедров, бросив узду, согнулся еще больше и уже двумя руками судорожно впился в гриву. Он терпеливо и молча переносил это испытание.

Подгрушенский взмолился:

- Потише, товарищ комиссар! Сейчас же выпаду в грязь…

- А ты за луку держись,- посоветовал Артемьев.

Старик Кедров опасливо покосился на Подгрушенского и, желая оказаться подальше от него, чуть пришпорил кобылу каблуками сапог. Она тотчас же перешла в галоп и оказалась впереди Артемьева. Артемьев понимал, что дело старика плохо, решил догнать его и остановить ретивую кобылку.

Что было дальше, Лука Сильвестрович толком не помнит. Он выхватил ноги из стремян и, изогнув их калачиком, сколько было сил прижал к бокам кобылы, невольно пришпоривая ее. А кобылица еще энергичнее прибавляла ходу, не желая, чтобы конь Артемьева обогнал ее.