Тайсто Хуусконен - Стальной шквал

Кормежка становилась все хуже, и на поиски дополнительного питания уходило все больше времени и сил. На всех ближних картофельных полях были выставлены часовые для охраны их от хищений. Итак, картошку приходилось копать тайком, темной ночью. Картошка была мелкая, с лесной орех, и чтобы наполнить солдатский котелок, надо было выкопать не один десяток кустов. Потом ее варили в мундире и ели с солью.

Саломэки обегал и обследовал все дома в окрестности, но не нашел ничего нужного. На чердаке одного дома ему попалась связка писем, в которых по крайней мере дюжина женщин требовала от адресата выплаты алиментов. Землянка дрожала от хохота, когда Саломэки читал письма вслух. Один лишь Ниеминен не смеялся, но под конец и он не выдержал:

— Ну, знаешь, Виено, этот ходок даже тебя сумел обскакать!

Однажды они отправились к ближнему озеру глушить рыбу. Бросив несколько ручных гранат, набрали ведро рыбы. Саломэки нарядили варить уху. Кончилось все это довольно плачевно. Саломэки рассудил, что поскольку рыба — это тоже мясо, то, стало быть, варить ее надо гораздо дольше, чем картошку. В результате оказалось, что в бульоне плавают одни кости, а рыба полностью растворилась. Повара чуть не избили. Хейно был просто в бешенстве:

— Негодяй, ты, конечно, спер рыбу! Тебя за это распять надо!

Саломэки стал оправдываться, но ему не верили. Ниеминен слушал и чуть не плевался:

— Не юли! Ну, что ты вечно выкручиваешься, точно угорь? Мы же знаем тебя как облупленного! Где рыба, говори? Сожрал? Так я ее из тебя вытрясу!

Саломэки бросился бежать и тем спасся от гнева Ниеминена. После чего все стали думать, как бы наказать «проворовавшегося» повара. Предлагались различные кары, одна другой суровее. Конечно, дальше слов дело не шло, но возмущение было велико, и каждый старался хоть как-нибудь да отвести душу. Однако и слова обладают реальной действенной силой. Злая кара обрушилась на бедного Саломэки нежданно-негаданно. Возвращаясь однажды темной ночью после дежурства, он провалился в отхожую яму и чуть не захлебнулся в нечистотах. Дело в том, что тропинка от землянки к орудию имела особые вешки. Ночи стояли темные, хоть глаз выколи. В лесу было много гнилых осиновых пней, которые — светились в темноте, точно фонарики. Чтобы не заблудиться впотьмах, артиллеристы пометили свою дорожку кусочками светящихся гнилушек. Когда Саломэки был на дежурстве, кто-то взял да и перенес метки-светлячки так, что он угодил прямехонько в яму. Кто это сделал, так и осталось тайной. Саломэки с большим трудом удалось выкарабкаться оттуда. Когда он ворвался наконец в землячку, злость его была неописуема:

— Гей, Хейно, бродяга! Где он? Дайте его сюда! Я сделаю из него покойника! Я много раз его щадил, но больше пощады не будет!

Кто знает, может быть, он и выстрелил бы, но тут подоспел Ниеминен и выхватил у него из рук автомат. Но в следующий миг Ниеминен с отвращением потянул носом воздух.

— О, господи! Что это? В таком виде явиться в землянку! Вон! Вон, пока я не наподдал!..

Пришлось Саломэки впотьмах добираться до озера и отполаскиваться там. Он вернулся под утро весь мокрый, посиневший, лязгающий зубами от холода и злой, как побитый черт. С тех пор он ни слова не сказал никому, хоть многие задевали Саломэки, посмеиваясь над его «купанием».

Хейккиля неожиданно получил отпуск. Его вызвали домой к тяжело больному отцу. Вернувшись с побывки, он нашел свою пушку на прежней позиции у Вуосалменского плацдарма. Хейккиля приехал грустный и притихший. Отец умер.

— Он умер еще тогда, когда посылали вызов, они только не написали сразу.

Дома Хейккиля узнал потрясающую новость. Объявился — Куусисто. Он находился в карантинном лагере у Хэмеенлинна. — Он попал в плен. Но русские перебросили его обратно через линию фронта. Он обещал им собрать в один отряд лесных гвардейцев, которые скрываются в лесах вдоль дороги на Вуотта. Но он пришел к своим и все рассказал.

— Ну, знаешь, уж это враки! Никто этому не поверит! — воскликнул Ниеминен.

И в самом деле, никто не хотел верить этому. Но потом, когда и дивизионный писарь подтвердил то — же самое, пришлось поверить. Больше всех негодовал Хейно. — Теперь он там, в лагере, лежит, себе на боку да плюет на всех. Доволен, что выкрутился… Сразу и от фронта избавился, и от плена! Ах, проклятье! Почему я не устерег его тогда в Сийранмэки!

Все они долго не могли успокоиться и, вспоминая Куусисто, ругались последними словами. Было просто обидно, что прохвост Куусисто избавился от фронта, а они все еще должны были торчать на передовой.

Но со временем и эта история потеряла остроту. Однажды русские неожиданно захватили небольшой островок возле самого берега и оставили его лишь после нескольких часов упорных боев. Затем на плацдарме появилась громкоговорящая установка. Финским солдатам предлагали бросать оружие и расходиться по домам. Теперь это действовало иначе, чем тогда, во время позиционной войны.

— Он, ребята, не зря проповедует. Скоро он пойдет в наступление!

И опять они стали присматривать себе пути для отхода и злились, что удобного, скрытого пути нет. В землянке царило мрачное настроение. Теперь уже и водитель тягача не решился выступать с воинственными речами, чувствуя, что аудитория не та, скажи он хоть слово, ему просто заткнули бы рот!

Хейккиля по старой привычке начал было читать вслух газету. Но от этого пришлось отказаться, потому что солдаты не могли слушать эти бодренькие репортажи об «успешных контратаках» и о «выигранных оборонительных сражениях». Но вот и газеты переменили тон. Стали писать, что «немцам приходится нести невыносимо тяжелое бремя». Конечно, это было уже не ново. Румыния повернула оружие против бывшего союзника. И Болгария тоже заговаривала об условиях перемирия.

— А наши господа знать ничего не желают, только воевать, воевать до последнего солдата!

Газеты доходили до них с опозданием, и они еще не знали, что Финляндия решила порвать отношения с Германией и начала переговоры о мире. И когда однажды вечером посыльный командира дивизиона ворвался в землянку и крикнул: «Мир! Завтра утром, в восемь ноль-ноль, наступит мир!» — для них это было как гром с ясного неба. Долгое время стояла гробовая тишина. Потом поднялся невообразимый, радостный гам. Ниеминен бросился на позицию, чтобы сообщит!) радостную весть Хейно, который дежурил у орудия. Но там он его нс нашел. Блиндированный окот был пуст, и возле пушки не было ни души. Встревоженный Ниеминен вернулся и вызвал Саломэки и Хейккиля из землянки.

— Пена пропал!

— Святая Сюльви, куда же?

— Скорей на розыски! Нс мог же он исчезнуть бесследно!

Они побежали па позицию. Но Хейно там не обнаружили.