Егор Самойлик - Ветер над сопками

Что-то мелькнуло в воздухе и глухо шлепнулось неподалеку от Алексея. Он быстро взглянул в сторону зловещего звука. В нескольких метрах от него, под крохотным кустиком карликовой березки черным матовым металлом источала смертельную опасность цилиндрообразная болванка гранаты. Внутри Речкина прокатилась леденящая волна ужаса.

– Ложись! – что есть силы прокричал Алексей и, кувыркнувшись в сторону, прижался к земле, закрыв руками голову.

Мощный взрыв прогремел совсем рядом, казалось, у самого уха. Что-то толкнуло Алексея в плечо, чуть выше локтя, и куски взмывшего к небу мха и земли щедро осыпали его с ног до головы. В ушах стоял один сплошной звон, как если бы ударили в церковный колокол, только звон этот не утихал, а продолжал гудеть нудно и протяжно, стремительно перерастая в адскую, нестерпимую боль. Алексей так и продолжал лежать, прижимая ладони к затылку. В левой руке Речкин почувствовал тепло, которое все усиливалось и растекалось по предплечью, пальцам, сочилось по шее, пробиралось в волосы. Все его тело охватила неуемная слабость, он попытался перевернуться на спину, и это стоило ему неимоверных усилий.

Алексей почувствовал, как кто-то до боли плотно схватил его за правую руку и куда-то тащит. Он попытался открыть глаза. Поток слепящего света ворвался из-под приподнятых век, и Речкин, окончательно потеряв силы, провалился в темную бездну.

Речкин неторопливо, почти крадучись, боясь выдать себя скрипом половиц, шел по узкому коридору. Некогда выкрашенный в коричневый цвет пол был уже довольно затерт, стены, местами кривые, покрытые светло-зеленой краской, приятной глазу, но осточертевшей своей казенной повсеместностью, высокий побеленный потолок… Все это напоминало Алексею его родное военное училище. Вдоль стен разрозненно стояли узкие скамьи без спинок, сделанные из отшлифованного бруса и покрытые первоклассным корабельным лаком. Сомнений не оставалось – это действительно был один из штабных коридоров Харьковского военного училища. Алексей сам вместе с товарищами шлифовал наждачной бумагой этот брус, когда после окончания первого курса был задержан в отпуск за самовольную отлучку. Лак же был подарен училищу отцом одного из однокашников Речкина, который висел на волоске от отчисления за плохую учебу. Мало кто знал, чей это подарок, об этом не трепались. Бедолага-папаша, заведующий одним из складов в городе, мог в любую минуту сменить складской халат на телогрейку зауральского зэка.

Речкин шел, не ведая куда и зачем. Просто шел, озираясь по сторонам. Мелькали знакомые двери, так же по-военному однообразно выкрашенные в белый цвет. На них таблички: «ЗНУ по Т», «Машбюро», «НОК»…

Алексей всегда в душе усмехался над этим. Целому заместителю начальника училища по тылу выделили лишь шесть букв, а машинописному бюро – семь. Он находил это нелогичным и даже несправедливым.

Каким-то шестым чувством Речкин ощутил чье-то присутствие сзади. Он обернулся. Здоровенный, невероятной красоты олень стоял в самом начале коридора. Понурив голову, не спеша, короткими, вкрадчивыми движениями он обнюхивал самую первую от лестничного марша дверь. «Олень? Здесь? На этаже штаба?» – недоумевал Алексей.

Речкин поспешил туда. Приближаясь к зверю, он заметил на его передней левой ноге большое темное пятно. Слабое уличное освещение коридора, свет в который поступал только с двух торцевых окон здания, не позволял издали разглядеть, в чем именно испачкано животное. Лишь подойдя совсем близко к оленю, Речкин понял – зверь ранен. Сгустки темно-бурой крови уже почти засохли на густой, щетинистой шкуре. Алексей потянулся рукой к ране, но олень, противясь, дернул головой и бросился в сторону лестницы, громко стуча копытами по дощатому полу.

Алексей взглянул на кабинет, возле которого несколько секунд назад стоял хозяин тундры. Одна из двух кабинетных табличек в училище, текст на которой не имел сокращений, предстала перед взором Речкина: «Особый отдел» (вторая такая полнобуквенная надпись висела на двери начальника училища).

Точно! Именно сюда и шел Алексей! Его там ждали… Он почему-то знал это… Неприятно засосало под ложечкой. Ноги онемели, словно ватные, а колени проняла дрожь. Но оттягивать этот неприятный визит не было смысла. Мысленно Речкин огорчился, что рядом нет зеркала. На ощупь он разгладил ворот, одернул гимнастерку под ремнем, распрямив складки на ней, и надвинул, чуть ли не на самые брови, фуражку. Глубоко, но как можно тише, вздохнул, стараясь выровнять дыхание.

Алексей кротко постучал в дверь. В кабинете, как и прежде, царила тишина. Вновь глубоко вздохнув, он постучал еще раз, но уже громче. И снова ответа не последовало. Ничего иного, как войти без приглашения, не оставалось. Ухватившись за никелированную ручку, Речкин приоткрыл дверь.

– Курсант Речкин! Разрешите войти? – Алексей старался говорить громко и четко, но вышло как-то смазанно. Волнение в голосе выдавало его.

Вместительный, с высокими потолками, кабинет тонул в полумраке. Плотные портьеры болотистого цвета наглухо закрывали длинные, под самый потолок, окна, не давая протиснуться вовнутрь солнечному свету. В дальнем углу кабинета вольготно расположились два внушительных металлических шкафа. Ряд стульев с мягкой обивкой и высокими спинками в промежутках между окнами по-кабинетному строго выстроился у дальней стены. Недалеко от входа, торцом к двери стоял мощный громоздкий деревянный стол, блестящий толстым слоем лака в свете декоративной настольной лампы. К нему примыкал более скромный, узкий, длинный деревянный стол. Вместе они образовывали букву «Т», к подножию которой примыкала красная ковровая дорожка с белыми кантами по краям, уходящая в конец кабинета.

В целом помещение выглядело достаточно пустынно, что резко отличало его от других штабных кабинетов, где, как правило, на скромном пятачке в три на три метра теснились по несколько человек. Министерский простор как бы сам собой подчеркивал несравненную значимость этих стен, одним лишь своим видом заставляя визитеров ходить «по струнке». А ведь здесь и впрямь весьма часто решались человеческие судьбы…

За большим письменным столом, на стуле с высокой изогнутой спинкой сидел училищный особист. Уткнув локтем руку в зеркальную гладь лакированного стола и оперев на нее голову, второй он что-то старательно выводил на исписанном листе бумаги, периодически макая перо в блестящую серебром чернильницу, стоящую здесь же, у лампы.

За спиной у особиста, почти под самым потолком, висели два неизменных портрета в резных рамках – Сталина и Ленина. Одинаковые по размеру и на одной высоте от пола. Хотя обрамление портрета Иосифа Виссарионовича все же показалось Алексею несколько богаче…