Егор Самойлик - Ветер над сопками

Особист, не обращая на курсанта никакого внимания, взял из стопки, что находилась на самом краю стола, чистый лист, обнажив лежащую под ним серую папку. Алексей видел такие и раньше. В них вели личные дела курсантов. И хоть имени на ней разглядеть Речкин не мог, он был уверен, что это именно его папка.

Алексей сделал шаг в кабинет, осторожно прикрыл за собой дверь и громко отчеканил:

– Товарищ майор, курсант Речкин по вашему приказанию прибыл!

Так и не дождавшись какой-либо реакции особиста, Алексей отвел ладонь от среза козырька и вытянул руки по швам, прижимая их плотнее к ногам, чтобы скрыть дрожь.

В свете лампы, направленной строго на лист бумаги, было сложно разглядеть лицо особиста. Едва различимы были лишь общие черты: коротко стриженная голова, контур каменной скулы, острый подбородок, худая, вытянутая шея с внушительной горбинкой кадыка…

Возможно, Алексею и показалось в полумраке, но он совершенно не узнавал особиста. Майор как будто похудел, осунулся, а от его вечно блестящей лысины не осталось и следа. А ведь Речкин видел его накануне, и никаких подобных разительных изменений в нем не замечалось.

Наконец, особист резко отложил ручку в сторону и, размяв до хруста пальцы об стол, повернулся лицом к Алексею.

Речкин отпрянул в ужасе, стукнув затылком о дверь.

В форме майора НКВД совершенно невозмутимо сидел убитый им немецкий солдат.

– Вы верите в Бога, Алексей Макарович? – вкрадчиво промолвили синие покойничьи губы.

Речкин приоткрыл глаза. Вокруг по-прежнему все плыло, но свет уже не бил так больно. В помещении царил полумрак. Голова гудела ужасно, словно сотрясенная сильным ударом. Алексей пошевелил челюстью, коснулся правой рукой шеи. С левой стороны головы он ощутил давящую боль, а ухо заложило и болело, как при сильной простуде.

– Очнулся, кажись! Товарищ лейтенант очнулся! – послышался рядом незнакомый молодой голос.

Не услышав, а скорее почувствовав вибрацию твердого пола от приближающихся шагов, Речкин присмотрелся, пытаясь разглядеть подошедшего.

– Ну вот, оклемался… – Этот спокойный напевный, с приятной ноткой юношеского баса, голос Алексей уже где-то слышал.

Подошедший к Речкину сел на корточки.

Алексей старательно всматривался в лицо человека, сидящего напротив него. Смешные маленькие очки с круглыми толстыми стеклышками. Худое, еще совсем мальчишеское лицо с впалыми щеками. Густая копна волос над высоким, гладким лбом. Изображение сильно затемнялось на фоне яркого солнечного света, бьющего в тесное помещение сквозь маленькие узкие оконца на заднем фоне.

– Миша? – недоуменно нахмурил брови Речкин. – Миша из медсанбата?

– Да, да! Он самый! Военфельдшер Розенблюм! Удивлен? Вот я как раз совсем не ожидал тебя опять здесь увидеть! – Михаил с выражением искренней радости на лице улыбался своей ровной белозубой улыбкой.

Только сейчас Речкин понял, что левое ухо у него не просто заложено, а почти ничего не слышит.

– Что у меня с ухом? – слабым, ровным голосом спросил Алексей.

– Контузия, не тяжелая… – продолжая улыбаться, ответил Розенблюм. – Голова поболит немного, да успокоится и слух восстановится, будь уверен! Возможно еще головокружение и потошнит немного… Ты мне лучше скажи – как твоя рука?

Алексей, не понимая природы вопроса, пошевелил обеими. В левой он ощутил острую боль и машинально коснулся ее другой рукой. Чуть выше локтя была наложена повязка, которая сильно вымокла и была липкой, по-видимому, от крови.

– Неважно как-то… – только и смог пробормотать Речкин.

– Вот смотри! – Розенблюм привстал, залез рукой в карман галифе и, немного пошарив там, сунул прямо под нос Алексею маленький, с копейку, кусочек измятого блестящего металла. – Осколок! Из твоей левой руки вытащил!

– И что с рукой? – несколько опешив, пробормотал Алексей, не сводя глаз с осколка.

– Все обошлось! Кость, нерв, артерия целы. Крови только порядочно потерял… Но организм молодой, быстро восстановишься!

Речкин взял осколок целой, правой рукой и засунул его в нагрудный карман.

– Пить очень хочется! – облизнув пересохшие губы, выдавил через хрипоту Речкин.

– Да, питье тебе сейчас крайне необходимо! Чем больше, тем лучше! – согласно кивнул Розенблюм и, обернувшись в помещение лицом, громко спросил: – Братцы, есть у кого-нибудь вода?

Раздалось несколько решительных шагов, и возле лейтенанта остановился высокий солдат-кавказец в распахнутой шинели. Он ловко отцепил флягу, не снимая ремень, и протянул ее Алексею.

Речкин благодарно кивнул, отвинтил крышку и глубокими, жадными глотками вмиг опустошил ее.

– Спасибо! – Еще раз благодарно кивнул Алексей и протянул флягу ее хозяину.

– Легче? – улыбнулся Розенблюм.

– Мед! – улыбнулся в ответ Речкин едва заметной, усталой улыбкой.

Розенблюм хлопнул себя по коленям и встал на ноги.

Теперь, разглядев Михаила во весь рост, Алексей увидел на нем кусок белой ткани, скорее всего простыни, засунутой за ворот гимнастерки и завязанной свободными краями за спиной, словно передник. Ткань была перепачкана темно-вишневыми пятнами крови, как, впрочем, и вся форма Розенблюма от ворота до сапог. Из кармана галифе небрежно торчала еще одна тряпка, буквально насквозь пропитанная темно-бурой жидкостью.

– Так я в медсанбате? Или где? – недоуменно озирался вокруг Речкин.

– Если бы! – усмехнулся Розенблюм. – Считай, на самом передке!

Глаза уже несколько попривыкли к полумраку, и Речкин мог разглядеть помещение, в котором находился. Бетонные пол и стены, крохотные оконца с аппарелями и установленными на них пулеметами, уложенные стопками цинки с патронами… Вокруг набилось довольно много людей в форме. Кто-то лежал на подостланной шинели, кто-то, так же как и Алексей, полусидел на полу, облокотившись спиной о стену, несколько человек не спеша курили возле узких окошек. Это были раненые. В окровавленных перемотках, наскоро сделанных из собственного исподнего, разорванных гимнастерках, прожженных шинелях… Перепачканные кровью, гарью и землей… Усталые, серые, измученные болью лица, поникшие, обезволенные плечи, но еще мерцающие в темноте последними искорками жизни глаза.

– Ни хрена я не пойму, Миша! – выругался Речкин. – Давай без ребусов!

– Да на Угловой ты! – Розенблюм склонился над одним из раненых, который лежал в темном углу, рядом с узкой дверью, ведущей, видимо, в тамбур. В беспамятстве он что-то возбужденно бурчал, вытянув уцелевшую руку вперед. Вторая у него отсутствовала почти по самое плечо.

– Вот те на… А попал-то я сюда как? – Лицо Алексея было преисполнено растерянности.

– Двое бойцов, тоже пограничников, приволокли тебя сюда часа два назад. Фамилии я их не запомнил… – осторожно приподняв несчастного и поправляя шинель под ним, ответил Михаил.