Егор Самойлик - Ветер над сопками

Алексей тоже чуть улыбнулся, взмахом ладони давая понять, чтоб Галсатэ опустил руку.

Боец отвернулся и вновь уставился в амбразуру.

Расспрашивать его об обстановке и происшествиях было делом напрасным, поэтому Алексей лишь приблизился почти вплотную к бойнице, чуть потеснив Галсатэ.

Дождь на улице разыгрался нешуточный. Барабанил крупно и звонко. Небо затянуло так, что света извне почти не поступало. Сопки напротив словно растворились. Видимость была ужасная – метров на двадцать.

Сзади послышались шаги, и в комнату вошел Макаров.

– Чего не спишь? – спросил его Речкин, отходя от амбразуры.

– Да подремал вроде малость. Да сон не идет… – Макаров скрестил руки на груди, ссутулился и вздрогнул, протяжно зевая: – Холодно совсем стало! Исподнее-то все на бинты ушло!

– Так в шинель кутайся! – сбавил тон Алексей, заметив, что слишком громко они заговорили.

– Да не спасает тоже! Еще б одну, да растащили все. Есть парочка, да все в крови перемазаны. – Макаров еще раз протяжно зевнул и шагнул почти вплотную к Речкину. – Идти нам надо! Сейчас идти! Пока погода позволяет!

Сам того не ведая, Макаров буквально снял с языка то, что хотел сказать ему в ту минуту Алексей.

– Я не спал, все дождь слушал… – стал пояснять боец, словно уговаривая Речкина. – Он зарядами идет. Но, надо думать, затянуло конкретно! Но опять-таки час-два, и погода может измениться! Такой шанс упускать нельзя! Немец сейчас дальше носа и не разглядит ничего!

Алексей задумчиво уставился себе под ноги, поглаживая раненую руку здоровой. Он покосился на свои часы и совсем тихо и спокойно произнес:

– Час двадцать две… Буди людей! Только тихо все, чтоб егеря ничего не заподозрили! Пусть покуда в себя приходят, оправятся… Я минут через десять буду!

Макаров молча удалился, а Алексей, хлопнув по плечу Галсатэ, выпроводил и его в общую комнату.

Устроившись удобнее у стола, Алексей открыл чистый лист своего блокнота, послюнявил обломок карандаша и начал то, что давно задумал, но не имел возможности сделать.

Поместив открытую страницу точно в узкую полоску уличного света, падавшую на стол через бойницу, Речкин принялся писать письмо. Писал он своей жене. Настаивал, чтоб немедленно эвакуировалась с сыном из Мурманска. Сообщил, что заставы больше нет и что новый адрес своей полевой почты сообщит при первой же возможности. И, конечно же, просил навестить мать, сообщить, что сын ее жив и здоров.

Алексей не имел даже ни малейшего представления, когда и каким образом ему удастся отправить это короткое, всего в одну страничку, письмо. Но написать его Речкину остро захотелось именно тогда. Сразу три аспекта скомбинировались в нем: тоска по родным, наличие нескольких свободных минут и щекочущее все его нутро ощущение предстоящей опасности.

Несколько колеблясь, Алексей все же поставил дату под текстом, но вырывать его из блокнота не стал, так было надежнее.

Из общей комнаты уже доносились чей-то шепот, активная возня, бряканье оружия и котелков. Люди, эта израненная горстка смельчаков, готовились к прорыву. Речкин с трудом представлял себе предстоящие события. Все его тело болело от перенапряжения, виски словно сдавило тисками, ноющей болью горела голова, перед глазами все плыло и раздваивалось, ноги еле держались на земле, даже язык едва ворочался, как у пьяного в стельку. Но разум, сквозь завал довлеющих инстинктов и слабостей, все еще кричал, что надо спасаться. Последним усилием воли, через «не могу»! Иногда человеку свойственно желать собственной смерти, животное же борется за свою жизнь даже на смертном одре. Речкин и ощущал себя самым настоящим животным… Голодным, израненным, загнанным в угол. Вспомнился Алексею его училищный старшина. Это был крепкий тридцатилетний мужик, которого все без исключения курсанты ненавидели за его жесткость и требовательность. Почти ежедневно он заставлял их бегать на длинные дистанции. «Боль и усталость нужно учиться не замечать! Это вам лишь чудится! Нет их, и все!» – часто говорил старшина, когда курсанты валились с ног, сходили с дистанции. Волей-неволей, а старшине все же удалось вбить Алексею в голову эти слова, и сейчас он мысленно благодарил своего мучителя за то, что научил бороться с собственным бессилием, даже в те минуты, когда кажется, что сил не осталось вовсе.

«Человек может гораздо больше, чем ему кажется!» – часто добавлял старшина. И вера в это заставляла Речкина слушать разум, а не стон обессилевшего, израненного тела.

– Товарищ лейтенант, личный состав построен! – прозвучал сзади едва слышно шепот Макарова.

– Иду! – не оборачиваясь, кивнул Алексей.

В общей комнате стройной шеренгой стояли у стены шестеро бойцов. Шесть пар усталых глаз, шесть грязных от сажи лиц. Почти мертвые, но еще живые, убиваемые, но не убитые, горевшие, но не сожженные – все же стояли, воспротивившись самой судьбе, обрекшей их на бесславный и трагичный конец в бетонном мешке. И даже им самим в это уже не верилось. А оттого мелкой дрожью волнения пронимало всех присутствующих до глубины души, дрожали в полумраке скулы, дрожали сердца, невероятно, но все еще бьющиеся сердца…

– Товарищи мои!.. – сглотнув ком волнения, с хрипотцой в голосе, тихо заговорил Речкин, встав перед серединой строя. Он старался говорить спокойно, медленно, силясь, чтоб каждое сказанное его слово было твердо и ясно каждому, чтоб бойцы не заметили его внутренней разбитости и нерешительности. – Я, конечно, не мастак говорить долгие речи… Сами все видите, сами все знаете… Мы в плотном кольце, плотнее и не бывает, наверно… Более того, мы оказались в глубоком вражеском тылу! Трое суток мы ведем здесь свою маленькую войну! Трое суток! Многие наши товарищи пали смертью храбрых, пали как герои. И ни мы, ни они не имеем права на бесславный конец! Помощи ждать нам неоткуда. Немцы предлагают сдаться, обещают нас потчевать кофеем! Но мы на эти враки не дадимся! Да и кому из нас нужен этот позорный плен? Решение в данной ситуации может быть одно – прорываться из окружения и добираться к своим! Да, мы очень устали, да, нас осталось мало, но пока дышим, пока можем держать оружие, надо испытать последний шанс. Надо, ребята! Для наших родных, для нашей Родины, для нас самих, в конце концов! Надо! Мы обязаны сделать это, чтоб и дальше бить фашистов, но уже на новых рубежах! Хотел я выходить с утра, но погода под стать для такого дела. Она нам поможет. Дождь идет плотный, немцу далеко нас не увидеть. Главное – быстро уйти с высоты. Движемся по северному склону до дороги, затем к ручью. Плотно друг к другу не жаться! За каждый кустик прятаться, каждый камешек. Помните – сверху на нас будут смотреть пулеметы, возможно, что есть они и на сопке напротив.