Лауренциу Фульга - Звезда доброй надежды

Иоане хотелось, чтобы дорога была бесконечной, лес никогда не кончался, а музыка в воздухе все время звенела. Пусть она длится столько, сколько необходимо для того, чтобы живое существо забыло о самом себе. Но она знала, что вот-вот дорога свернет к полянке, а там посреди нее их ждет домик лесника. И снова тело ее ощутило страстное волнение, и снова она услышала свой мысленный вопрос:

«Ты меня любишь, Тома?»

Ей показалось, что он идет к ней с протянутыми руками.

«На всю жизнь, Иоана! До последнего дыхания!..»

Вряд ли она смогла бы рассказать, как спрыгнула на землю, как обнималась с хозяевами дома, как Девяткин воскликнул:

«Поохотиться бы, Никита Ефимович!» — а тот ответил: «Хм, для таких гостей все можно, товарищ начальник!» Старая Филипповна пригласила их в избу: «Может быть, ты устала, дорогая моя? Отдохни немного». И Иоана прошептала: «Иду, Софья Филипповна! Иду!» Распрягли лошадей, покрыли попонами и привязали их около дома, потом лесник принес им сена, и она снова оказалась наедине с Тома.

Иоана стояла не шелохнувшись, смотрела на маленькое, широко раскрытое окошечко сеновала, через которое проникал свежий воздух, на сено, ставшее однажды в зимнюю ночь их постелью. Тома подошел к ней, взял ее руки в свои и, заметив необычность ее настроения, спросил:

— Что с тобой?

— Ничего, — тихо проговорила она. — Я вспоминаю.

— А, да! — с деланным удивлением сказал он. — Кажется, однажды мы были здесь.

— Были.

— И ты боишься? — Он прямо посмотрел ей в глаза.

— С чего бы?! — выдержав его взгляд, смело ответила она. — Знаешь, я все это время, пока мы ехали сюда, думала только о тебе.

— И я тоже, Иоана.

— Как и тогда, я говорю тебе: давно мы не были одни, только мы вдвоем…

— В самом деле давно.

— Каждый раз нам всегда что-нибудь мешало.

— Будем надеяться, что сегодня ничто не помешает нам.

— Пойми меня правильно. У меня и капли во рту не было, а я чувствую себя пьяной.

— И я тоже.

— Значит…

Но тут распахнулась дверь и послышался голос Девяткина:

— Эй, вы там! Чего думаете делать?

Тома вдруг безудержно рассмеялся:

— Снова вмешательство во внутренние дела…

Иоана с досадой толкнула его локтем в бок, но тут же сама заразилась его смехом и принялась хохотать. Это сильно смутило Девяткина, и он посмотрел на них подозрительно.

Так начался последний день жизни Иоаны Молдовяну в Березовке.

Потом они исходили лес вдоль и поперек вслед за охотниками. Иоана не чувствовала, куда ступает ее нога, не видела, какого цвета небо. Она была вся во власти негасимой любви к своему мужу и с укором всякий раз смотрела на него, когда они делали привал.

«Ну ради бога! Решись же ты!»

«Не понимаю!» — недоуменно отвечали его глаза.

«Кончай ты с этой охотой и пошли со мной!»

«Куда?»

«Не знаю. Куда угодно, лишь бы мы могли остаться вдвоем».

«Но ведь это сумасбродство…»

«Вот именно сумасбродство. Прошу тебя!»

«Но что скажет Девяткин? Что подумают старики?»

«А какое мне дело, что они скажут, что они подумают? Я хочу так, и все!»

«Неудобно, Иоана…»

«Ах, немилосердный! Жестокий! Ничего не понимает, ничего не видит!»

«Чувствую, и вижу, и очень хорошо понимаю все».

«Тогда пошли!»

«Подожди, еще не время!»

«Не обманешь?»

«Не обману».

«Я готова тебя растерзать».

Вскоре собрались на большой привал. Охотникам было особенно нечем гордиться, так что набросились на провизию, которую запасли Девяткин и Иоана. Они уселись в кружок вокруг гостеприимного костра на одной из лесных полянок.

Вдруг где-то сзади послышался гудок паровоза, стал слышен шум приближающегося поезда. Иоана вскочила на ноги и захлопала в ладоши:

— Хочу посмотреть на поезд. Кто пойдет со мной?

Но поскольку все устали и предпочитали сидеть спокойно у костра, она потянула Тома за руку с легкомысленностью резвого ребенка:

— Пойдем!

— Не задерживайтесь долго! — крикнул им вслед Девяткин.

Иоана несколько раз оборачивалась к сидящим у костра, смеясь, махала им рукой, а потом, перебежав от одного дерева к другому, вдруг исчезла, словно ее и не было, по ту сторону опушки.

До Тома донесся ее голос:

— Ты видишь меня?

— Вижу! — ответил он.

— Я красивая?

— Очень!

— Ты любишь меня?

— На всю жизнь!

— Иди сюда, Томушка!

Но она не сделала и четырех шагов, а трава не успела скрыть ее вместе с вишневой шалью, не успел он ступить и шага, глядя восхищенными глазами, как она погружается в густую траву, — как вдруг раздался короткий взрыв, разорвав на тысячи кусков величественную тишину поднебесья. Подхваченная силой взрыва, Иоана перевернулась и упала. Тома дико закричал, словно ему приснился кошмарный сон. Когда-то немецкие эскадрильи бомбардировали Горький, но их обратили в бегство, и они тут же перед городом сбросили куда попало свои бомбы: на лес, на железную дорогу, в степь. Какая-то проклятая мина или бомба взорвалась именно теперь, чтобы убить Иоану.

Когда Тома подбежал к Иоане, уже не было никаких надежд. В одном только была добра смерть: она ударила прямо в сердце. С губ Иоаны так и не сошла детская застенчивая улыбка…

Поезд шел к Рязани. Добровольцы ничего не знали. Девяткин и Молдовяну решили, что не стоит огорчать людей известием о смерти Иоаны. Им сказали, что она останется в Березовке до тех пор, пока не приедет кто-нибудь на смену. Правду им предстояло узнать позже, в учебном лагере около Рязани.

Штефан Корбу ничего не знал. Вероятно, поэтому она продолжала ему видеться живой за запотевшим стеклом, смотрящей на него пристальным взглядом.

А когда однажды ночью он узнал о ее смерти, он вытащил из ранца неотосланные ей письма и глубоко закопал в русскую землю. Там вместе с письмами он оставил и свое сердце…

Бухарест — Монголия

февраль 1957 — июль 1962

Члены Железной гвардии — фашистской организации в Румынии — носили зеленые рубашки. — Прим. ред.

Сигуранца — румынская тайная полиция. — Прим. ред.

«Свободное слово» (рум.) — Прим. ред.