Лауренциу Фульга - Звезда доброй надежды

Посвященность в тайну майора Харитона подталкивала его к устранению майора с первой линии идеологической борьбы. В ожидании подходящего момента для своего личного выдвижения Сильвиу Андроне с дьявольским вниманием следил за каждым событием в лагере. Его интерес, несомненно, был прикован к двум офицерам — доктору Раду Анкуце и полковнику Щербану Голеску. Выставляя напоказ свою нейтральность, избегая какой-либо связи с тем и другим, сохраняя молчание в разговоре даже с самыми близкими к нему людьми — майором Харитоном и священником Георгианом, он все время взвешивал силы, ввязавшиеся в игру, и смотрел, на чью сторону склонится чаша весов.

Если Голеску поражал его своей безрассудной храбростью, то доктор Анкуце, напротив, все время оставался для него загадкой. Вот почему Андроне однажды решил записаться в санитары, полагая, что тем самым он окажется ближе к мозговому центру противной стороны. Но началась забастовка лесорубов, стало ясно, что вспыхнет скандал и нелегко будет определить, кто победит. Так что Сильвиу Андроне решил дождаться развязки.

Всю ночь после забастовки ему было не по себе. Его по-настоящему одолела бессонница. Размышляя, он представил себе, как одним росчерком пера Голеску будет сметен с лица земли, как с Анкуце приключится наконец какая-либо смертельная катастрофа, после которой самым достойным кандидатом занять освободившееся место будет, несомненно, только он. Все зависело лишь от того, в каком направлении подует ветер.

Но события опередили его. Антифашисты решили, что переселение «штабистов» в Монастырку — блестящая идея. Они должны были бы убедить или уже убедили комиссара в этом, ведь переселение в Монастырку облегчало деятельность антифашистского движения.

Следовательно, прежде чем Андроне окончательно присоединится к тем или другим, он будет вынужден разделить судьбу клана, в котором он живет, — будет брошен вместе со всеми «штабистами» в одну клетку с солдатами. С того момента, когда Штефан Корбу принес это известие, Андроне сидел как на углях. Он вспомнил, что как-то еще в начале года, гуляя по двору лагеря со священником Георгианом, сказал ему, что мечтает создать конспиративную группу, которая взяла бы в свои руки все политические дела пленных румын. За свою нерешительность он должен теперь расплачиваться ценою свободы. Андроне очень внимательно слушал Голеску, надеясь в его словах найти более соблазнительный смысл и наметки путей более верного выхода из своего безвестного положения, чем это могло предоставить ему антифашистское движение. Но Голеску предлагал «штабистам» создать чрезвычайный военный трибунал, предназначенный судить и осуждать антифашистов на смерть. Это было столь же опасным делом, как и переселение в солдатский лагерь. Интуиция Сильвиу Андроне оказалась чрезвычайно чуткой. Реакция Андроне была неприязненной:

— Господин полковник, я вынужден вам заявить, что не могу согласиться с вашим предложением.

Он прилагал все усилия, чтобы сохранить спокойствие, но движения его были нервными и беспорядочными. Он чувствовал угнетающее молчание и ощущал на себе сверлящие взгляды окружающих его перепуганных людей. Особенно явственно он чувствовал со спины суровый взгляд полковника Голеску. В ногах появилась свинцовая усталость, сердце забилось неровно и быстро, вся кровь прилила к голове. Ему показалось, что принятое им сейчас решение в конечном итоге приведет его к полному краху.

Священник Георгиан, перелезая через койки, подошел из глубины комнаты, недоуменно взял его за руку:

— Что с тобой, сын мой? Ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь?

Майор Харитон тоже пробурчал что-то невнятное, будучи не в состоянии понять поступок Андроне, особенно если совершался этот поступок без предварительной договоренности. Только что Андроне сам отказал майору в праве избавиться от тирании Голеску, хотя причин для освобождения у майора было немало.

Андроне резко воспротивился попыткам остановить его, истерично закричав:

— Оставьте меня в покое! Это мое дело!

Он стоял лицом к лицу с Голеску, набросив шинель на плечи, так как у него уже не было сил надеть ее как следует. Одной рукой он мял шапку, другой стягивал ремни ранца, в который были запиханы его нехитрые пожитки.

— Ну и?! — сдержанно преградил ему путь полковник.

Было трудно выдержать его острый взгляд, проникающий в самые заветные глубины человеческой души. Тем более что в нем самом таился инстинктивный страх, что он сам, по своей воле, идет на смерть.

— Это все, — сумел он прошептать. — Ухожу!

— Вы убеждены, что все обдумали?

— Я в полном уме. И если хотите знать правду, я все обдумал давно.

— А со мной вы посоветовались?

— Я не знал, что обязан консультироваться с вами по проблемам своей собственной жизни.

Он обошел Голеску, но тот схватил его за воротник шинели.

— Младший лейтенант Андроне! — В голосе полковника послышались нотки просьбы и обиды. — Мы потеряли Зайню, доктора Хараламба. Может быть, потеряем еще людей. Но почему мы теряем именно вас?

— Потому что я считаю себя свободным человеком и имею право сам выбирать себе дорогу.

— Попирая воинскую дисциплину, воспитание, которое всегда делало вам честь?

— Пустые слова, господин полковник!

— Так знайте, что я буду ненавидеть вас больше, чем других. Я уничтожу вас с такой беспощадностью, которую никто от меня еще не испытывал.

— А я не боюсь этого.

— Не думайте, что трибунал, о котором вы слышали, будет фикцией, а приговоры — простыми иллюзиями.

— Огородное пугало это, господин полковник! Не верю в ваши бредни. Германия проиграла войну. Будущее за антифашистами. Счастлив тот, кто поймет это сейчас!

— Значит, по конкретным соображениям переходите к ним?

— Прошу вас, не оскорбляйте меня. Мое сознание освободилось от всякой чепухи прошлого.

По губам полковника скользнула хитрая улыбка:

— Даже если это прошлое такое, как у вас?

Невероятно, но Андроне не колеблясь ответил:

— Как бы вы ни были информированы о моем прошлом, вам не дано право меня обвинять в нем. Комиссар всегда говорил, что каждый из нас может революционизировать свое сознание в условиях непосредственного контакта с советской действительностью. А почему бы вам не допустить, что это мог бы сделать и я?

Десятки офицеров, повернув головы, смотрели в их сторону. Вокруг них образовалась небольшая толпа усталых, мрачных людей, молча наблюдающих, как рушится единство румынских пленных. Андроне смутил лишь раздавшийся за спиной голос Харитона:

— Врет он! Я его хорошо знаю! Клянусь, врет!

Но на лице Андроне не дрогнул ни один мускул. Он лишь медленно повернулся и холодно произнес: