Лауренциу Фульга - Звезда доброй надежды

Вот почему голос полковника с самого начала прозвучал спокойно, почти безразлично:

— Я хотел бы знать, правда ли то, что о вас говорят…

— Правда! — спокойно ответил Кондейеску, не поднимая головы.

— Значит, вы завтра выступите на общем собрании?

— Выступлю.

— Требуя от офицеров, чтобы они пошли за комиссаром?

— Я попрошу их самих разобраться во всем.

— Это одно и то же! Все равно вы толкнете их в объятия антифашистов!

— Каждый волен выбирать. Я никого не заставляю верить в то, во что верую я.

— Но вы тревожите их души.

— Они были встревожены задолго до моего решения, о котором вам известно.

— И все-таки вы наносите страшный удар.

— Более страшный, чем тот, что нанесла по ним сама жизнь?

Кондейеску поднялся, не обратив особого внимания на Голеску. Подошел к окну и стал соскребать ногтем изморозь на окне.

— Долгое время я думал, что несчастье в излучине Дона — это простая случайность! — возобновил он разговор немного погодя, и голос его был грустным. — Долгое время я сомневался в сообщениях, которые приносил нам комиссар о Сталинграде. Точнее сказать, я ограничивал мир собственным опытом и людьми, которых спас от смерти. Мне было все равно, что обо мне думают эти люди и каким путем пойдет каждый из них. Для меня было достаточно, что я подарил им жизнь. Остальное меня не интересовало: ни окружение на Дону, ни лагерь в Березовке. Но вот судьба постучала в мою дверь, встревожила мой покой и напомнила, что война еще не кончена. В тот же день Сталинград послал ко мне небольшую передовую группу из основных сил, которые следовали за ней. И тогда я почувствовал, как во мне пробуждается прежнее чувство ответственности за каждого солдата и офицера, посланного в Россию. Если фон Паулюс не примет спасительного решения, триста тысяч человек будут смешаны с землей. Если война не кончится немного раньше своего естественного конца, наша Румыния понесет еще много напрасных жертв. Было бы нелепо опять задавать вам вопрос, во имя какого смысла необходимы эти жертвы. Истинный смысл лежит за пределами войны, но вы никогда не соглашались с этим. Следовательно, вы со своей манерой мыслить и ваша доктрина не давали повода надеяться, что я смогу отсюда защищать свою страну против войны, которая неумолимо поворачивается к ее границам. Эту возможность мне предоставляет антифашистское движение, и я предал бы самого себя, если бы не присоединился к нему с сознанием того, что я просто-напросто выполняю свой долг…

Немного помолчав, словно ожидая чего-то, и не поворачиваясь к собеседнику, он спросил:

— Вы уходите?

— Нет! — прошептал Голеску.

— Тогда почему вы мне не возражаете? Что с вами? Что случилось?

— В самом деле что-то случилось…

Генерал удивленно повернулся к нему:

— Что же, господин полковник?

— Господин генерал, завтра вам нельзя выступать на общем собрании, пока вы не узнаете кое о чем, что касается вас лично. В группе прибывших из-под Сталинграда есть человек, который принес для вас вести из Румынии… Невероятно, не правда ли?

Генерал Кондейеску присел на одну из скамеек в бане. Он был взволнован, как юноша, неожиданно оказавшийся втянутым в сентиментальное приключение. Ожидание, которое становилось чрезмерно долгим, нетерпение, с каким воспринималось любое движение в соседней комнате и снаружи, — все это заставило сильнее биться сердце и нетерпеливо ждать встречи, на которую он был приглашен и соблазн которой был чрезвычайно велик.

Внезапно он заметил, что у него дрожат руки, а он не в состоянии остановить дрожь. Генералу казалось чудом, что судьба посылает именно ему весточку с того берега океана войны через этого незнакомого человека.

— Сейчас придет, — услышал он голос Голеску. — Доест суп и придет. Ведь вы знаете, каковы эти новенькие в первые дни лагерной жизни. Готовы котелок проглотить.

Полковник сел рядом. Помолчали.

— Говорите, его зовут Ботез? — спросил генерал немного погодя, больше из желания чем-то заполнить неопределенное молчание.

— Да! Ботез Думитру! — подтвердил Голеску. — С начала войны работал в оперативном отделе.

— Возможно. Я его не знаю.

— Зато он вас знает! Разумеется, по имени и по вашим поступкам.

Генерал вздрогнул и резко повернул голову в сторону соседа. Ему показалось, что в интонации Голеску прозвучал определенный намек, но он не стал уточнять, что тот имел в виду. Было опасно бередить как раз в такое время старые раны. В конце концов все это — война, враг, капитуляция, плен, политические споры, антифашистское движение — в настоящий момент не имело никакого значения. Сюда его привела единственная мысль — Корина! В сравнении с мыслью о дочери все остальное было песчинкой мироздания. Корина оставалась единственной нитью, связывающей его с жизнью. Именно она была той звездой, которая вела его к человечности, достоинству, правде, последовательности и душевному покою.

Дверь из коридора, которая связывала эту комнату с карантинным бараком, открылась, и в нее вошел невысокого роста человек, одетый тщательно, словно для официального визита. Движения его были размеренными, улыбка — настолько широкой, что его оливковое сухое лицо похорошело, выражая душевное равновесие.

Следует заметить, что Сильвиу Андроне не стремился принять участие в этой тайной встрече. Будучи достаточно умен, чтобы не рисковать понапрасну своей шкурой, он до сих пор не вел никаких компрометирующих его разговоров даже с майором Ботезом. Он добился связи Ботеза с Голеску без своего непосредственного вмешательства — просто молча показал полковнику нового военнопленного, предоставив Голеску свободу действия. Андроне особенно теперь нельзя было раскрывать свою тайную роль. Он стоял за дверью, прижавшись к стене, и, как охрана, не только обеспечивал безопасность встречи, но и прислушивался к тому, что происходило в бане.

Ботез подошел и застыл прямо перед генералом по стойке «смирно».

— Господин генерал, честь имею представиться…

— Оставьте, дорогой мой, ладно! — проговорил смущенно Кондейеску и протянул ему руку. — Пустое. В этой ситуации…

— Вы правы! В каких невероятных обстоятельствах мне пришлось познакомиться с вами лично!

— Мне сказали, что вы из Румынии, господин майор…

— Да, господин генерал! — ответил Ботез чрезвычайно церемонно.

— Это значит, что вы были там, когда случилась беда в излучине Дона.

— Да, разумеется!

— Я хотел бы знать… Как вам объяснить?..

— Какое впечатление и какой отклик имело в стране случившееся там? — продолжал его мысль Ботез.

— Совершенно верно!

Майор попросил разрешения закурить и потом продолжал:

— Наши сообщения оставались по-прежнему такими же лаконичными. Точнее, долгое время ни слова о капитуляции в излучине Дона.