Иван Меньшиков - Полуночное солнце

Вася достал свою холщовую сумку с фиолетовыми кляксами на боках и пузырек с чернилами.

Прикрутив фитиль лампы, чтобы меньше сгорало керосина, он придвинул к себе четвертушку бумаги и начал писать отцу:

«Милый тятя! С тех пор как ты ушел на войну, мы от тебя получили только одно письмо, в котором ты пишешь, чтобы корову не продавать, а молоко нам есть самим и не беспокоиться за тебя. Как же нам за тебя не беспокоиться? Варька придет из школы, посмотрит на твою карточку и плачет вместе с бабкой: «Убили небось проклятые немцы нашего папаньку». Ну что с нею сделаешь? У меня хоть кошки на душе скребутся, но я креплюсь, а она ревет. И только Борька один шалберничает.

А я, тятя, теперь научился работать на тракторе. Только пахать мне приходится пока на лошадях, потому что все тракторы заняты старшими ребятами из десятого класса, а я еще в седьмом, и мне это очень обидно. Но ничего. Может, сегодня придут еще два трактора из МТС, и я тогда уж обязательно своего добьюсь…»

Лицо Васи озабоченно и сурово. Вздохнув почему-то, он сушит влажные строчки над лампой и бережно складывает письмо вдвое. Он допишет завтра. Пора спать, чтобы утром на пахоте у него не подкашивались ноги от усталости, как в первый день сева.

— Подвинься, — тихо говорит Васька, залезая на печь.

Но Варя крепко спит. Чтобы не беспокоить ее, он ложится к стенке и закрывает глаза. Отец будто стоит перед его взором и не дает заснуть спокойно. Плачет во сне о нем Варя.

— Тятенька… Милый тятенька… — несвязно шепчет она.

— Вставай, родименький! — слышится голос бабки, и Вася медленно просыпается, стараясь запомнить сон.

Бабушка уже орудует у печки. Горит коптилка-ночник. У двери стоит мальчишка — посыльный из правления колхоза.

— Одевайся скорей, Вася, — говорит посыльный. — Вершинину и Михляеву повестки из военкомата. Трактор стоит уже целый час. Хлебца прихвати.

Сдерживая великую радость, Васька быстро одевается и хватает узелок, приготовленный бабкой. Над рекой еще стоит туман. Пахнет водой и хвойным лесом. Васька бежит к стану, перепрыгивая весенние лужи, и улыбается своему неожиданному счастью.

Вот наконец полевой стан. Дремлет у прицепа сторож, дядя Силантий, а вот и «Сталинец»…

Васька включает фары и дает скорость. Пятилемешный плуг, шурша, поднимает целину.

— Ух ты, как хорошо! — шепчет Вася, широко улыбаясь. Он счастлив. Он сегодня запашет все это поле!

Солнце поднимается все выше и выше. Все короче и меньше становится зеленый квадрат невспаханной земли. Ваське хочется есть, но он не останавливает машину, упрямо ведет ее вперед…

Потом становится легче. За курган опускается солнце.

Васька останавливает трактор и заправляет его горючим. Спина его ноет от напряжения. Но упрямая гордость овладела им. Он запашет все поле, хотя бы пришлось просидеть за баранкой всю ночь!

…Когда багровая и сонная луна выплыла среди утренних звезд, трактор сделал последний заворот вокруг загона.

— Ну, вот и все! — гордо сказал Василий.

Он доел краюшку хлеба, допил молоко из бутылки. Кто-то окликнул его. Это был председатель колхоза. Он подошел к Ваське, посмотрел на его перемазанное усталое лицо и тихо сказал:

— Устал? А я вот тебе тут поесть привез. Молочка, щей горячих, котлеток старуху заставил поджарить. — Голос его звучал грубовато-ласково, по-отцовски. — Спасибо тебе. Выручил колхоз! Иди поспи. А я трактор на полевой стан сам отведу. Да! — вспомнил он. — Телеграмму тебе принес! Чуть не запамятовал.

В телеграмме было написано:

«Жив здоров скоро приеду отпуск».

— Жив тятька! Тятька жив! — радостно закричал Вася.

Вернувшись домой на лошади председателя, он бросился к столу и быстро дописал:

«Милый тятя! Я сегодня на тракторе норму выполнил. Меня похвалил председатель и сказал, чтобы ты за нас не беспокоился!»

Закончив письмо, он снял со стенки фотокарточку. Он стоял посредине, высокий, гололобый, в красноармейском шлеме, и юношеские руки его лежали на плечах сестренки и брата покровительственно, как у настоящего главы семьи…

«Тяте от кормильца-сына Васи», — написал он на обороте карточки и вложил ее в конверт.

День угасал медленно, и, хотя глаза девушки были закрыты, она ощущала это и знала, что солнце давно уже плывет далеко за башкирскими степями, за курганами и аулами.

И притихшую листву тополей, и ленивое мычание коров, возвращающихся с пастбища, — все это ощущала Оленка сквозь полуоткрытое окно.

Она могла бы поднять веки и увидеть все своими глазами, но веки не хотелось поднимать. Не хотелось видеть ни мокрых и пахучих листьев тополя, ни лесов, покрытых сизой дымкой, ни угасания дня, ибо все это так дорого было сейчас Оленке, напоминая о родном селе под Киевом.

Оленка вовсе не покорилась неизбежности: она верила, что вернется на родимую сторонушку, которая манила ее сквозь всю суровость и неулыбчивость непривычной зимы, с волками, буранами, снегами в этих высоких и гулких горах.

Она вернется домой и поплачет над потерянными, расстрелянными, изувеченными подружками, а потом вместе со всеми будет строить новую жизнь.

Оленка представила себе, как все это получится, и жаворонок высокими нотами, картавый, как родничок, запел в ее душе утешающую песенку.

Девушка стала слушать внимательно и самозабвенно. Бледно-синие руки ее были вытянуты поверх одеяла и зябко подрагивали. Одутловатое лицо с болезненным румянцем на щеках было сосредоточенно, словно больная напрягала слух, чтобы не потерять песенку.

Когда жаворонок смолк и со щек Оленки сошел румянец, она открыла глаза и посмотрела в окно. По веточке липы, в белом цветении, полз шмель, деловито обнюхивая каждую тычинку. Задетые створкой лепестки, кружась, падали на подоконник, и то ли от запаха лесов, то ли от сумерек, мягких и теплых, в душу Оленки пролилась легкая печаль.

Она протянула руку и отвела створку, чтобы та не ранила веточку. Шмель, поджав лапки и притаившись, приготовился было лететь, но потом раздумал и продолжал свою работу.

Оленка перевела взгляд на косяк и посмотрела на картину, где был нарисован караван верблюдов, мерно плывущих по желтой пустыне в оранжевую мглу.

Куда идет этот караван? Только звенят колокольцы на шеях верблюдов и стоит каторжная тоска над унылыми барханами. Куда идут верблюды? В Индию? В Китай? Что они везут на себе? Восточные пряности и ковры, китайский чай или снадобья тибетской медицины? Только видно одно — извечная тоска гонит их сквозь желтые пустыни, от оазиса к оазису.

Не такая ли тоска гнала Оленку по горящей, стонущей, окровавленной Украине?

Милая, родимая сторонка! Высохла теперь мать от горя, и сидит у порога опухший от голода отец и слезящимися глазами смотрит на восток.