Имран Касумов - На дальних берегах. Повесть

- Сколько? - спросил Росселини.

Не получив ответа, он сам назвал сумму. Майор молчал. Тогда Росселини поднял сумму с тысячи лир до полумиллиона, а потом и до миллиона.

В ответ ему было предложено поднять трубку и позвонить управляющему. Он должен был сообщить о своем срочном отъезде в Венецию.

Мехти включил телефон и протянул Росселини трубку.

- Но мне не нужно в Венецию! - запротестовал Росселини.

Мехти поднял пистолет.

Росселини сел, взял трубку и, помедлив, начал набирать номер.

- Стоп! - остановил его Мехти. - Вы не то набираете.

Отобрав у него трубку, Мехти сам набрал нужный номер.

- Говорите!

И Росселини, не сводя испуганных глаз с дула пистолета, сообщил управляющему о своем срочном отъезде. Повинуясь новому приказанию, он добавил, что им подписаны кое-какие документы, по которым надлежит отпустить продовольствие в первую очередь.

Когда телефонный разговор был закончен, Росселини, позеленевший от страха, повернулся к Мехти.

- Я выполнил ваш приказ. Что вы теперь собираетесь со мной делать?

- Это зависит от того, как вы будете себя вести.

Росселини покорно поднялся:

- Что от меня требуется?

- Прежде всего открыть сейф.

- Сейф у меня в кабинете.

- Я провожу вас туда.

В коридоре Росселини повернул к комнате горничной.

- Назад! - властно окликнул его Мехти. Он начинал терять терпение. - Перестаньте валять дурака. Вот ваш кабинет.

Анжелика не оставила в сейфе ни клочка бумаги: все забрала с собой.

- Что еще? - упавшим голосом спросил Росселини. Он совсем раскис.

- А теперь позвольте связать вас, - мягко сказал Мехти. Росселини бессильно опустился на диван. Они подняли его, сошли вниз и вышли через черный ход во двор, заперев изнутри на замки все двери, чтобы в дом невозможно было проникнуть. Машина была не очень вместительной, и пришлось уложить связанного Росселини между передним и задним сиденьем.

Мехти сам открыл ворота. За ними никого не было. Привлеченные взрывом, солдаты ушли за угол.

Сильвио вывел машину со двора и завернул влево, на шоссе. Позади, над городом, стояло зловещее зарево.

Вскоре город потонул в темноте. Впереди угадывались очертания горных вершин.

Секретные документы Росселини Мехти вручил связному товарища П., а самого Росселини решено было отвезти к партизанам, предварительно получив от него подписанные наряды на несколько машин продовольствия из дальних ферм. Наряды были выписаны на имя начальника немецкой карательной части. От связного Мехти и его спутники узнали, что часть эта разгромлена, и теперь дороги опять находятся под контролем партизан. Давно уж друзья не радовались так, как в эту ночь!

Дочь Александра Николича захотела отправиться с ними к партизанам. Она с жаром рассказывала о том, что умеет делать:

- Я буду стирать, готовить… Я все могу!

Ее решили взять с собой в горы, к партизанам.

Первым, кто встретил Мехти в бригаде, был Сергей Николаевич. И, как обычно, по всему отряду стала передаваться весть: Михайло вернулся, Михайло здесь!

«Так вот он какой! - мрачно думал Росселини, глядя на Мехти, совершенно не похожего на того, каким он был всего несколько часов назад. - Совсем мальчишка! Ишь, как краснеет, когда его хвалят! А я-то так дрожал перед ним… Сдаться этакому простаку - вот болван! А теперь все кончено. Живым мне отсюда не выбраться!»

Росселини не ошибся. После суда, на котором его обвинили в прислужничестве немцам и в измене родине, Росселини повесили.

На следующий день в условленное село прибыл целый караван машин с продовольствием. По освобожденным дорогам к партизанам потянулись вереницы крестьянок, несущих на головах корзины, кувшины, большие свертки.

Полость, прикрывающая вход в палатку, была отдернута и туда проникал свет.

Ферреро и Сергей Николаевич сидели друг против друга за изящным письменным столиком, крытым тончайшим малиновым сукном. Стол был раскладной; партизаны, ведавшие хозяйством бригады, ухитрились втиснуть его в одну из повозок, прежде чем покинуть виллу триестинского фабриканта, в которой прежде располагался штаб.

Командир, у которого в последнее время начало портиться зрение, писал в очках, нацепленных на самый кончик носа. Стекла очков были подобраны наспех, и он вынужден был надевать их при работе так, чтобы, нагибаясь к бумагам, смотреть через стекла, а поднимая голову, поверх очков.

Трижды подчеркнув одну из цифр, Ферреро сумрачно взглянул на полковника, ожидая, пока тот закончит свои подсчеты.

Если бы кто-нибудь увидел Ферреро в эту минуту, то, пожалуй, решил бы, что перед ним мирный, уже стареющий бухгалтер, всю жизнь просидевший за пухлыми конторскими книгами, а не один из самых смелых и решительных руководителей, возглавляющий наиболее опасное для фашистов партизанское соединение.

- Кончил, полковник? - нетерпеливо спросил Ферреро.

- Сейчас заканчиваю… А ты?

- У меня уже все. Не пропустил ни одного рапорта, ни одной сводки.

- И что получается?

- Получается вот что, - Ферреро наклонил голову, чтобы видеть цифры на бумаге через стекла очков. - Потеряно сто двенадцать человек, не считая захваченных фашистами связных и разведчиков. Из них сто пять убито в бою, семь пропало без вести. И потом: пятьдесят семь раненых, тридцать два больных. И особый счет: двое расстреляны за трусость, один повешен за измену, один удрал, трое посажены под арест.

Старый Ферреро проговорил это совсем расстроенным голосом.

- А у меня так, - сказал Сергей Николаевич, - примерно, конечно. Шестьсот тридцать фашистов погибло при взрыве зольдатенхайма, триста - в казармах, шестьсот пятьдесят - на железных дорогах, триста восемьдесят - при разных других обстоятельствах… Получается тысяча девятьсот с лишним… В общем - две тысячи… Итак, за последний месяц мы уничтожили десять нацистов на одного нашего человека.

- Неплохо, - мрачно буркнул Ферреро.

- Да, неплохо, если забыть о том, что нет с нами двухсот наших людей! Людей, командир! - тихо произнес Сергей Николаевич.

Ферреро снял очки, потер пальцами веки.

- Вот об этом я и думаю, полковник… - тоже необычно тихо сказал он. - Я не ребенок, видел в жизни многое… Но нет для меня ничего страшнее, чем подытоживать эти цифры. Двести человек за месяц, полковник!

- И у каждого из них мать, дети или невеста… - сказал полковник. - Каждый унес с собой целый мир!..

Наступило молчание. Сергей Николаевич поднялся, сделал несколько шагов по палатке.

- Есть и еще одна сторона у этой страшной бухгалтерии, - вдруг повернулся он к Ферреро. - Двести человек составляют пять процентов главных сил нашей бригады, а две тысячи фашистских солдат чуть ли не пятую долю процента одной только европейской армии Гитлера и его приспешников!