Вальтер Горриш - Звучащий след

— Мне хочется рассказать вам одну историю, — сказал матрос, — она как раз подходит к тому, что сказал Гроте.

Он открыл было рот, чтобы начать рассказ, но тут Джеки достал из своего мешка какую-то фотографию.

— Вот мое семейство, семь душ. Один из моих братьев еще спал в старом футляре от отцовской скрипки, когда их всех забрали.

Пока Джеки показывал фотографию, я заметил на его руках такие же следы, что и на искалеченной руке Ябовского, — следы от какого-то инструмента, желто-серые пятна. Вот уж никак не думал, что они могут быть у еврея. Но ни с того ни с сего они не могли сделаться — это я хорошо знал.

Все, кто стоял вокруг, молча рассматривали фото. Матрос приподнялся на носках и заглянул через плечо соседа. Я не вставал с места. Что мне было за дело до семерых евреев?

Звон ведра заставил меня вздрогнуть.

— Кто выдул всю воду? — глухим голосом спросил матрос.

Он бросил на меня косой взгляд. Мюллер старательно жевал корешок мяты.

— Никакой воды в ведре не было, — сказал я.

— Нет, там была вода, — уверял матрос.

— Оставь его, Свенсен, — Мюллер зашвырнул корешок в угол.

— Черта лысого я оставлю, — буркнул матрос.

Пригнувшись, он стал наступать на меня. Я попятился назад. Когда я почувствовал за спиной стену, Ахим сказал:

— Ну, хватит, так ты ничего не добьешься.

Матрос отошел, взволнованно моргая.

— Эта свинья выдула всю воду.

Джеки опять упрятал фотографию в мешок и достал оттуда какой-то предмет, плотно завернутый в бумагу. «Миска для еды, настоящая», — подумал я.

— Моя губная гармошка, — сказал Джеки, — настоящий «Хонер».

Перед бараком замаячила длинная тень.

— Обедать!

Барак опустел.

У Гроте на губах играла насмешливая улыбка. Я напряженно всматривался в его лицо. Быть может, по его носу и подбородку просто скользили вечерние тени и блики закатного солнца. Но вдруг я понял, почему Гроте так презрительно улыбался: я лежал вплотную возле Джеки. Опершись руками о песок, я медленно, рассчитанным движением, резко подался в сторону. «Так вот, знай, косторез несчастный, — между мной и Джеки все же есть некоторая дистанция».

— Ты сыплешь песок на мою гармошку, — запротестовал Джеки. — Эта вещь мне дорога, она из дому. — Тщательно укладывая инструмент в мешок, он неожиданно спросил:

— Здорово тебя отделал тогда старик своим костылем?

Я надменно вскинул голову.

— Черта с два! — повторил я слова матроса.

— Ну, тогда угости меня глотком кофе.

Я машинально протянул Джеки свою банку — машинально и бездумно, как нагибаешься, чтобы поднять упавшую вещь.

— За твое здоровье!

Джеки с наслаждением отпил из банки и снова занялся своими вещами, а я кипел от возмущения, что он так легко околпачил меня.

— Ты еще не видел моего семейства, — сказал он, роясь в своем мешке.

Я поднес к губам банку, которую Джеки вернул мне, и маленькими глотками прихлебывал кофе. Хоть бы скорее принесли еду: глупая болтовня Джеки действовала мне на нервы.

— Ну-ка дай сюда, — не выдержал я и взял у него карточку.

Я держал фото в луче света, который почти горизонтально прорезал теперь сумрак барака. Мать Джеки, строго выпрямившись, сидела на диване, покрытом роскошной тигровой шкурой. В ее миндалевидных глазах светилась тревожная мысль. Они напоминали глаза моей матери, когда в конце месяца она подсчитывала деньги, оставшиеся на еду. Беглым взглядом обвел я полдюжину ребятишек, среди них был и Джеки. Возле него стоял отец — мужчина с высоко поднятыми плечами и усами под кайзера Вильгельма.

— Где они теперь? — спросил я, возвращая Джеки карточку.

— Погибли, — сказал он.

Быть может, сгустившаяся ночная прохлада заставила меня ближе придвинуться к Джеки. А быть может, я сделал это нечаянно. Гроте уронил голову на плечо и глядел на нас с застывшей усмешкой.

— Почему Гроте смеется? — шепнул я Джеки на ухо.

— Да ведь он спит, — удивленно ответил Джеки.

Когда я вышел из барака, ветер растрепал мне волосы. Они развевались у меня перед глазами, как темный занавес. Стая птиц летела над морем, с трудом одолевая ветер. Иногда он с силой отбрасывал их назад, и они покорно перелетали к другому берегу бухты.

Ветер выл в скалах. Утро было чревато бурей. Я в одиночестве стоял на ветру — надо мной только птицы. И я сказал свистевшему ветру и серым точкам над морем: «Эй, вы, я знаю одного еврея — его зовут Джеки, — он хотел уехать в Африку, чтобы остаться в живых. Но он не сделал этого — ему было противно пресмыкаться. Слыхали вы когда-нибудь такое про еврея?»

Я произнес это с торжеством, почти выкрикнул, словно человек, увидевший с борта корабля неведомую землю. Я сказал это, зная, что я здесь один, что никто не слышит меня, кроме пляшущего вокруг меня ветра и летящих надо мною птиц. Они несли мои слова над ничейной землей, к дальнему горизонту, и никто не знал, что это мои слова.

Ветер вдруг обессилел — так же внезапно, как налетел. Туман рассеялся, и юное солнце ярким пламенем зажгло гористый берег. Я услышал в тишине собственный смешок — что-то вроде довольного покрякивания. Кто хочет в этом страшном пекле сохранить голову на плечах, должен быть крепкой породы. Вот, например, Нетельбек — еще несколько дней назад он был заклятым врагом нацистов… Но с тех пор, как он узнал, что немецкая армия подошла к Парижу, все его жесты стали походить на трепыхание испуганной птицы. — Не у всякого хватит мужества, как у Джеки, спокойно ожидать будущего, полного неожиданностей. Я всей душой желал, чтобы время остановилось хоть ненадолго — это никому не повредит, а Джеки и его друзья смогут воспользоваться отсрочкой.

Кстати, в ту ночь исчез Гроте. Когда я проходил мимо его циновки, она была пуста.

Заскрипела дверь. Вышел Мюллер, потягиваясь со сна. Увидев меня, он подошел ко мне.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, удивленно оглядывая истоптанный песок.

— Зарядку, — ответил я.

Небо и море на горизонте сливались в глубокой синеве, и только серебристо-зеленые гребешки волн вспыхивали в лучах заходящего солнца. Стоял теплый тихий вечер. Джеки наигрывал на своей губной гармошке. Я не видел его, хотя он был рядом. Это была какая-то странная импровизация. Я ловил ее, и мне чудилось, будто я потерял что-то дорогое и тщетно ищу утраченное.

Я напряженно вслушивался, весь подавшись вперед. Джеки все играл, и мне казалось, что потерянное мной бесценное сокровище лежит где-то здесь, совсем близко; стоит только протянуть руку, и я обрету его вновь.

— Хотел бы я знать, что он там выводит на своей дудке, — тихо сказал матрос, выговаривая немецкие слова с твердым скандинавским акцентом. Как и большинство из нас, он сидел нагишом. — И куда только он забрался, в толк не возьму. Пари держу, что он и сам этого не знает…