Георгий Цицишвили - Любовь поры кровавых дождей

— Иди за мной, — сказала она, и я последовал за ней в кромешной тьме по каким-то проходам, пропахшим соленьями. Совсем близко раздался шорох, будто где-то рядом корова жевала сено, и запах стоял, как в хлеву. Наконец Ната открыла какую-то дверь в конце коридора и ввела меня в горницу.

Было тепло, но воздух казался спертым. Так бывает в давно не проветриваемом помещении. Я шел за Натой как слепой, боясь на что-нибудь наткнуться в темноте.

— Ложись вот сюда, — шепнула Ната.

Передо мной было нечто вроде лежанки, я согнул колени и попытался сесть. Спереди была прибита широкая доска, и я очутился словно в глубоком ящике. Пощупал рукой — постлано было что-то мягкое. Я снял сапоги, осторожно лег и почувствовал невероятное облегчение.

Но беспокойство не покидало меня, я чуял, что где-то рядом люди, но где, как близко от меня и кто они, этого я не знал. Было тихо, только из соседней комнаты доносились пьяные голоса.

Я восстановил в памяти проделанный мной и Натой путь и понял, что она вела меня вокруг своей комнаты, чтобы не проходить через нее.

В эту минуту кто-то громко кашлянул прямо у меня над ухом.

Я подскочил как ужаленный, переместил трофейный парабеллум на живот и прислушался.

— Лежи, лежи, не беспокойся, — успокоил меня незнакомец.

— Кто ты? — спросил я невидимого собеседника.

— Дед Зосима.

— Какой еще дед…

— Я дед Натиного мужа.

— Ну и что ты тут делаешь?

— Я-то у себя дома, а вот ты что здесь делаешь! Я лежу себе и сплю.

— Здесь?

— Именно здесь. Двадцать с лишним лет я здесь сплю, с тех самых пор, как в гражданскую отвоевался. Понял?

Я нашарил в кармане зажигалку и посветил туда, откуда раздавался голос.

На лежанке сидел глубокий старик с белой бородой по пояс. Его всклокоченные волосы были тоже абсолютно белые. Старик сидел, скрестив ноги в шерстяных носках, облокотясь спиной на некое подобие подушки.

Старик был богатырского сложения. Он мог запросто задушить меня, как котенка, если бы захотел.

Зажигалка моя горела совсем недолго, но я запомнил его навсегда. Успел я также заметить, что сижу на одеяле, сшитом из пестрых лоскутов.

Язычок пламени съежился и исчез, я снова защелкал зажигалкой, но старик остановил меня.

— Не зажигай, — попросил он, — старуху разбудишь.

— Какую старуху?

— Жену мою. Бедная, все хворает, вот она лежит…

Я почувствовал себя нелепо лишним, одиноким и бесприютным в обществе старых людей, покой которых я поневоле нарушил…

Вскочить бы да убежать куда глаза глядят.

Пусть бы заблудился, пусть бы лучше волки сожрали! Мне уже было все равно…

Еще хорошо, темнота! Наверно, она спасала меня от насмешливого взгляда старика! Он небось про себя от смеха давится: пришел к бабе на свидание, а оказался у деда в постели!

Вот до чего похоть может довести мужчину! Разве можно ей покоряться?

— Они тебя не приняли, или ты не захотел с ними гулять? — спросил старик.

— Я не захотел.

— Вы с Натой раньше пришли, верно?

— Да, я провожал ее до дому, — буркнул я.

— Этот проклятый капитан не дает ей покоя. Пристал и не отстает. Может, она потому и пошла с тобой, чтобы от него отделаться?..

У меня разом в голове прояснилось. Сколько у этих стариков мудрости!

— Обстоятельства такие, иначе бы я ни одного из вас на пушечный выстрел не подпустил, — как бы между прочим начал старик, — как кобели за сукой, так и вы за бедной женщиной охотитесь!.. От которого отбиваться — не знает, бедолага! Она ведь тоже человек, и она может оступиться, ведь может же ей кто-нибудь приглянуться? Женское сердце податливо, полюбит — и прощай! Все ее в соблазн вводят, а никто не думает, каково ей приходится. А муж ее, мой внучек, в чем виноват? Он ведь тоже с врагом сражается! Или сын мой, ее свекор, в чем виноват? В партизаны ушел, ему под шестьдесят, а он воюет. Или этот младенец виновен, что в люльке лежит?.. А эти кобели проклятые женщине проходу не дают! В другое время я бы вам показал! Но если сейчас я на своих руку подниму, сдурел, скажут, старик, из ума выжил. Вот я и терплю, и гляжу, как вы дом мой позорите, а вам и не стыдно. Тьфу, срам какой, хороши защитники Родины!

Так он честил меня на все корки, я готов был сквозь землю провалиться, лучше в аду гореть, чем на стариковской лежанке справедливые попреки слушать!

А из-за стены доносился громкий смех Яншиной. Потом раздался шум, какая-то возня. Видимо, интендант пытался лезть к Яншиной в постель, а она не пускала. Потом что-то грохнуло с такой силой, что весь дом задрожал. Пожалуй, это интендант свалился на пол. После этого установилась относительная тишина, нарушаемая истерическими выкриками Лысикова. А Яншина все хохотала и хохотала…

Старика душила досада. Скопившаяся горечь требовала выхода, и он изливал ее на меня…

— Женщина бессильна перед мужиком, который ее преследует, не все могут камнем стать, скалой, что поделаешь, женщина есть женщина… Поэтому не нужно почем зря гоняться за ней, надо ее беречь, жалеть. Подумай, хорошо ли, если с твоей женой, дочерью или сестрой так безжалостно обойдутся? Что ты тогда запоешь? То-то же, а ты как думал? А мне Нату жалко. Когда ей уже невмоготу, когда ухажер прямо в дом ломится, она его ко мне приводит. Раза два случалось такое: приведет, уложит рядом, и я его до утра сторожу, усовестить стараюсь. Наутро одного взашей вытолкну, а с другим мирно расстаюсь. От человека зависит… Эта ночка им надолго запоминается. Больше носа не кажут. Но тебя она по-другому привела. Тебя она вроде от этих сукиных сынов оберегла. Тихонько вела, с любовью, чтоб я не заметил. Но от меня ничего не скроешь. Под старость ясновидящим стал. Ты, видать, ей приглянулся. Это первый случай на моей памяти…

Когда увлечешься женщиной и запутаешься в ее волшебных сетях, появляется неодолимое желание все время говорить о ней, все разузнать, вникнуть в подробности ее жизни.

Примерно в таком положении находился и я в те минуты. Меня очень интересовало прошлое Наты. Я подождал, пока старик изольет свою досаду, и осторожно стал задавать ему вопросы, чтобы он не догадался о моих истинных намерениях.

— Говорят, она у немцев была?

— Была, ну и что же? Не мы к ним ходили, а они сюда пришли. Если вы такие герои, почему нас не отстояли? Сначала оставили нас, а теперь попрекаете?!

— Нет, дедушка, я не попрекаю, я просто так спрашиваю. Я знаю, что Ната не опозорила себя с немцами.

— Не только не опозорила, но смелее всех наших женщин действовала. Соседей поддерживала, с партизанами связь имела, помогла им немецкого офицера захватить. Он им важные сведения сообщил…

— Значит, Ната — мужественная женщина?

— Да еще какая! Душой чистая, добрая. За нами, стариками, присматривает, мы же совсем беспомощные, трудится с утра до ночи. И в части, и дома — всюду она. А когда я болею — моя грыжа раз-то в месяц непременно разыграется, — тогда ей и дрова колоть приходится, и печь топить. Иначе б мы все давно перемерзли!.. А теперь этот чертов капитан привязался. На свою беду Ната к этим железнодорожникам пошла. Тут недалеко, говорит, пойду подработаю и за домом успею присмотреть. Да ей без службы никак нельзя: двое стариков на шее, дитя малое… А этот сукин сын как репей прицепился, боюсь, загубит он ее…