Георгий Цицишвили - Любовь поры кровавых дождей

Ната не сопротивлялась, сразу уступила, прильнула ко мне всем телом.

— Тихо! — шепнула она. — Рядом старики спят. Ложись сюда, я сама к тебе приду. — Она осторожно высвободилась из моих объятий и выскользнула из комнаты.

Я сел на кровать и только начал снимать сапоги, как в окно громко и уверенно постучали…

Сначала я вздрогнул, как застигнутый на месте вор. Потом вскочил словно ужаленный. И хотя ставни были закрыты, у меня было такое чувство, будто снаружи следят за каждым моим шагом.

В ту же минуту в комнату вбежала перепуганная Ната. Она метнулась к перинам, брошенным на сундук, снова кинула их на кровать и не попросила, а приказала:

— Быстренько застели покрывалом. Я пойду открывать дверь. Задержу их, сколько смогу, а ты сделай так, чтоб ничего не было заметно, да поживей!

Я всегда терпеть не мог убирать постель. На фронте, между прочим, одно хорошо: одеяло сложишь — и делу конец! Или вечером: под то же одеяло нырнул — и прощай!

«Кто это может быть?» — думал я, поспешно заправляя постель.

Сколько ни отгоняй мысль о незваных гостях, все равно такие минуты кажутся долгими часами.

Я то и дело нервно оглядывался на дверь: боялся, как бы меня не застали за уборкой постели…

Из сеней слышался оживленный гул голосов.

Наконец дверь распахнулась, и на пороге появилась женщина. При входе в комнату она ловким движением плеч скинула ладный полушубок. Передо мной стояла капитан медицинской службы. Женщина-капитан показалась мне такой невероятно красивой, что я от удивления разинул рот. А она смотрела на меня, хитро, двусмысленно улыбаясь, но не двигаясь с места. Видимо, не ждала кого-нибудь тут встретить.

Я уставился на незнакомку. У нее были черные волосы, присыпанные снежком, огромные черные глаза под стрелками тонких бровей и пылающие с мороза щеки. В руках она держала красные шерстяные варежки, похлопывая ими друг о дружку.

— В чем дело, что застыла, почему не заходишь, паралич у тебя, что ли? — послышался знакомый высокий голос, и из-за пушистых волос незнакомки появился петушиный хохол Лысикова. Ушанку он держал в руке, на ходу сбивая с нее снег.

При виде меня он буквально окаменел, должно быть не веря собственным глазам.

— Опять, кажется, невольно занял ваше место, — попытался я шуткой загладить неловкость.

Лысиков не двигался с места. Он словно аршин проглотил.

«Вот вам и грозный капитан! — подумал я. — Других за колючей проволокой держит, а сам развлекается…»

Стоявшая на пороге женщина догадалась, как неприятна эта встреча для меня и для Лысикова. Она сделала три шага вперед с подчеркнуто военной выправкой и, подражая голосу Лысикова, зачастила:

— В чем дело, что такое, почему стоишь, почему не заходишь, паралич, что ли, тебя разбил? — При этом она так искренне расхохоталась, что даже я улыбнулся: сходство было поразительное.

Смех раздался и в сенях. Голос Наты я узнал сразу, а второй, более громкий, принадлежал мужчине.

Лысиков наконец очнулся и стал нехотя снимать полушубок, цепким взглядом обводя комнату. Сначала он уставился на графин, потом скользнул глазами в сторону кровати и, не обнаружив ничего подозрительного, перевел взгляд на меня.

Я про себя усмехнулся: «Оказывается, я неплохо умею убирать постель». Я не знал за собой таких способностей в этом деле!

— Я вижу, вы даром времени не теряете…

— Так же, как и вы, — отрезал я.

— Почему же он должен терять время, время — деньги, а деньги — главное мерило ценностей. Так, кажется, сказано в курсе политэкономии? — спросила женщина-капитан и улыбнулась.

— Маргарита Сергеевна, оставьте ваши неуместные шуточки! — надулся Лысиков. На сей раз он был, против обыкновения, лаконичен.

— Капитан, таким тоном вы можете разговаривать с Засадимской, я вам не Засадимская, — нахмурила брови женщина.

— При чем здесь Засадимская! Что вы все к ней пристали? Чем она вам не угодила? Что вы хотите от этой бедняжки?

— Бедняжка Засадимская? Не смешите меня, бога ради! Не бедняжка, а кровосос в юбке! — грянул ввалившийся в комнату верзила капитан с бурачно-красным лицом и мясистым носом.

— Капитан, — примирительно проговорила женщина, — не скулите, поберегите нервы. Они вам еще пригодятся, хотя бы с той же Засадимской…

— Что значит — не скулите? Кто скулит? Скулят собаки! Как вам не совестно со мной так разговаривать?!

— Ладно, надоело! Давай помиримся. Хочешь, я тебя поцелую?

— Должна поцеловать! Обязана, поцелуй сейчас же, сию минуту, вот сюда, скорее! — Лысиков подставил щеку.

Женщина-капитан своей беленькой ручкой притянула Лысикова за подбородок и смачно поцеловала в губы.

Лысиков сразу затих.

— Чистый сахар, — пробурчал он, ошалело уставясь на меня.

Я внимательно пригляделся к гостям. Все трое были хорошо навеселе.

— Вы не обиделись, что я его поцеловала, а вас нет?

— Нет, что вы… — смутился я.

— Что — нет? Не обиделись или не хотите, чтобы я вас поцеловала?

— Наверное, не хочет. Ты думаешь, всем нужны твои поцелуи? Воображаешь, что ты всем нравишься? — вместо меня ответил Лысиков.

Женщина сначала приблизила свое лицо к моему и заглянула мне в глаза, потом обернулась к Лысикову и снова за подбородок притянула его лицо, как притягивают морду собаки или теленка. Потом она отпустила его и повернулась ко мне:

— Это я ради вас его поцеловала и за ваш счет. Понятно?

— Понятно, понятно! Абсолютно понятно, что тут непонятного? — опять затараторил Лысиков и, словно именно этого момента дожидался, торжественно представил мне женщину: — Капитан медицинской службы Маргарита Сергеевна Яншина, главный хирург эвакогоспиталя, инспектировала нашу часть. А это, — тут он запнулся, — я не знаю ни имени его, ни фамилии, ни где служит, в какой части, и вообще кто такой, в конце концов? — Тут он остановился на полном ходу, как захлестнутый уздой мерин, и, словно что-то вспомнив, торопливо добавил: — Яншина — мой старый друг, очень старый и очень хороший друг, ничего другого не думайте!

— А вот это — бесстыдная ложь, — возразила Яншина. — Твоим другом я никогда не была и не буду. Понял?

— Почему? — возмутился Лысиков. — Как это — не была и не будешь?! Тогда кто же мы?

— Товарищи! Только и всего. То-ва-ри-щи. Ясно? — отчеканила Яншина и щелкнула Лысикова по носу.

Хорошо еще, я вовремя сдержался, не расхохотался ему в лицо. Щелчок окончательно меня успокоил и даже развеселил.

— Не люблю излишней фамильярности, особенно при посторонних, — проворчал Лысиков и, обратясь ко мне, с новой силой застрекотал: — Я не знаю, с кем имею честь, как ваша фамилия, где служите? Кто вы такой, в конце концов?

Он устремил на меня бессмысленный от водки взгляд.