Георгий Цицишвили - Любовь поры кровавых дождей

Мое терпение кончилось, я почувствовал, что больше не могу сдерживаться!

— А ты сиди, где сидел, пока я тебя наизнанку не вывернул! — пригрозил я интенданту.

У Лысикова даже челюсть от удивления отвалилась.

Ната испуганно схватилась за голову, а толстый капитан, сделав еще два шага вперед, застыл надо мной в угрожающей позе.

Некоторое время он оглядывал меня с головы до ног. Видимо, мое телосложение произвело на него достаточно сильное впечатление; он отступил, снова взгромоздился на кровать и примирительным тоном заявил:

— Если мы командный состав, то не должны ссориться по пустякам.

— Люблю артиллеристов! Смелые они люди! — восхищенно воскликнула Яншина. Потом, схватив меня за ремень, встряхнула легонько и проговорила: — Ого, этот старший лейтенант не одного — двух таких интендантов за пояс заткнет.

— А ты откуда знаешь его силу?.. И, во-вторых, он не старший лейтенант, а старший техник-лейтенант, то есть техник!..

— Цыц! — погрозила ему пальцем Яншина. — Иначе твоему толстяку от него достанется, а тебе — от меня!

— Маргарита Сергеевна! Как вы странно себя ведете, грубите, дерзите! Вы просто на себя сегодня не похожи! — Лысиков обернулся ко мне: — А вам я советую немедленно прекратить это безобразие. Нашу водку пьете да нам же еще хамите! Это уж слишком!

— Плевать я хотел на вашу водку и на всех, кто ее с вами пьет! — взорвался я и отшвырнул стоявший передо мной стакан так, что он, разбившись об стенку, осыпался на пол мелкими осколками.

Испуганный Лысиков вместе со стулом отпрянул назад. Интендант продолжал сидеть на кровати как ни в чем не бывало. А Яншина наклонилась, чтобы меня поцеловать.

— Люблю артиллеристов, смелые они люди!..

Я с трудом от нее освободился, накинул полушубок, с грохотом рванул дверь и вышел в сени.

Выходя, я успел заметить, как испуганно съежилась Ната, переводя взгляд с меня на Лысикова, сидевшего за столом в полной растерянности.

Больше всего меня раздражала перемена, происшедшая с Натой. Если до появления незваных гостей она была гордой, хотя и озабоченной чем-то серьезным, то теперь она выглядела просто жалкой и пришибленной…

Что это было? Почтение к старшим, уважение к гостям или выражение какого-то непонятного мне страха, зависимости?

Я вышел на свежий воздух, закурил, прохаживаясь взад и вперед.

Доходя до угла, поворачивал назад и шел вдоль забора. Погруженный в свои мысли, я не сразу заметил, как из дома выбежала Ната в накинутой на плечи шубе.

— Замерзнешь, — ласково сказала она, заглядывая мне в глаза.

Я ничего не ответил, обнял ее и притянул к себе. Мне стало ее жалко.

— Ты обиделся? — спросила она с улыбкой. — На них нельзя обижаться, это же такие люди. Они избалованы властью… и не только… с такими лучше не связываться! Среди них только Яншина — человек, но и она в опасности: интендант ее спаивает… И зачем только она связалась с ними…

Ната почему-то не договорила.

— А ты, ты-то сама зачем с ними связалась?

— Я? — испуганно переспросила она.

— Да, ты, — не отступал я.

— Я — совсем другое дело, — она запнулась, — я под немцами побывала, хоть и недолго.

— Как это?! — меня как обухом по голове стукнуло. Она ответила не сразу.

— Когда немцы пришли, я здесь жила, как теперь говорят, на временно оккупированной территории. Уйти мы не успели — я беременная была, на девятом месяце. Куда пойдешь? Со дня на день родов ждала…

— И что же ты такого сделала, предала свою Родину, свой народ?

— Ой, что ты! Никого и ничего я не предала! Напротив, партизанам помогала, сведения для них собирала. У нас связь была с подпольем. Если хочешь, деда спроси, он еще в гражданскую войну партизанил, такой человек, хоть режь его на куски, ни за что не соврет!

— Тогда чего же ты боишься?!

— Лысиков и Симоняк прицепились, покоя не дают, допросы устраивают, придираются: мы, говорят, докопаемся до истины. А что мне скрывать? Не я одна оставалась. Из нашей деревни человек шесть — десять при немцах жили. Каждый подтвердит, что я ни в чем не виновата…

— Тогда ничего не бойся и ни о чем не думай, — утешил я ее и почему-то сразу поверил, что Ната ничего дурного не сделала и сделать не могла.

— Как я стала у них работать, каждый день попрекают, запугивают, то сами вызывают, то других подучивают… Симоняк — мой непосредственный начальник, так он прямо житья не дает.

— Это не страшно, ты мне лучше вот что скажи, почему тебя девчата из вашей части не любят?

— Потому и не любят, что я с этими… Из-за них все меня возненавидели. А что я могу сделать? Я с ними, во-первых, по работе связана. А если их разозлишь, они не просто выгонят — оговорят меня, и тогда я совсем пропала…

Дверь с шумом отворилась, на пороге появился Лысиков.

— Ната! — повелительно крикнул он.

— Я здесь, товарищ капитан.

— Где ты, куда ушла, почему оставила нас, кто там с тобой? — сыпал вопросами Лысиков, вглядываясь в темноту.

— Я со старшим лейтенантом разговариваю, товарищ капитан.

— Заходи в дом сейчас же, сию минуту! Не смей там стоять.

— Эй, капитан! — вмешался я. — Вы так красноречиво говорили о долге и достоинствах советских командиров и вдруг все забыли! Ната разговаривает со мной, а я, между прочим, тоже из командного состава!

— Я вас не знаю и знать не хочу: кто вы такой, откуда…

Я схватил Лысикова, как котенка, втолкнул его в комнату и захлопнул за ним дверь.

— Что вы наделали! — зашептала Ната. — Теперь он будет мне мстить, вот увидите…

Я успокоил ее, пообещал ей помочь. Возможностей больших я, конечно, не имел, но надежда на помощь — сама по себе поддерживает человека.

Оставаться там было нельзя, и я решил уйти. Но Ната уперлась — ни в какую: не пущу, говорит, и все. Дорога плохая, заблудишься и к волкам угодишь, они перед рассветом целыми стаями рыщут.

Она так горячо упрашивала меня, что я размяк.

— Они тоже останутся? — спросил я.

— Тоже.

— И часто они приходят?

— Часто.

— Твое пение их привлекает или еще что?

Она молча опустила голову.

— Ты с кем?.. С Лысиковым?

Она молчала.

Я так и вспыхнул. Во мне поднялось неодолимое желание вырвать Нату из лап капитана.

— Останусь, если ночью придешь ко мне, назло… этому мерзавцу!

— Приду, — сказала Ната.

— Где мне лечь?

— В большой комнате, печь только там топится. В других комнатах закоченеешь.

— А ты?

— Я сейчас приберу, потом приду к тебе… — Она говорила, не оборачиваясь ко мне-и глядя куда-то мимо.

Я обнял ее, и она снова прильнула ко мне всем телом. Дрожала она как в лихорадке. Я приласкал ее — очень мне было ее жалко, — она затихла, успокоилась.

Так мы стояли обнявшись, потом Ната взяла меня под руку и повела в дом.