Вильям Гиллер - Два долгих дня

— Слушай! Значит, так! Тяжелораненых отнесем подальше к оврагу. Нет, положим промеж фашистских могил: они никогда не минируют свои кладбища, это я по опыту знаю. Слава богу, оно огромное. Ни конца, ни начала. С этого и начнем. С передовой прекратим принимать: от ворот поворот. Пусть везут транзитом дальше. Ты иди пока работай. А я тем временем поеду к коменданту городка, добывать еще саперов. Скоро вернусь. Заодно пошарю в округе, нет ли инженерных частей. Бывай!

Не успел Михайловский что-либо ответить, как Самойлов подбежал к трофейному мотоциклу, завел мотор и тотчас рванулся вперед.

«Мысль верная, — подумал Анатолий Яковлевич. — А может быть, подождать? Почем знать, когда э т о случится? Сам не знаю, чего хочу. Оставить раненых, персонал на месте, делать вид, будто ничего не случилось, мотивируя жестокой необходимостью войны? Авантюризм от отчаяния? Но я ведь не дезертирую отсюда. Конечно, выход есть, и Самойлов его предложил. Но ведь это шаг крайний. Так поступают лишь в безвыходных ситуациях, когда остается лишь одно: очистить собственную совесть. Однако будет ли она чиста, если, согласно приказу, вынести на этот лютый мороз лежачих раненых? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: не пройдет и суток, как все они превратятся, в обледенелые трупы. А что делать?» На это Михайловский не мог ответить. Единственное решение, которое он принял, — оставить все без изменения до приезда Вербы.

Самойлов мчался на мотоцикле, чтобы как можно скорее добраться до первого КПП. Он ехал полный тревог. Заснеженные поля по обе стороны дороги являли собой огромное развороченное поле битвы, кладбище закопченных танков, самоходок, автомобилей. В придорожной канаве лежал танк с красным крестом на борту, пустые ящики, поблескивали гильзы от снарядов, виднелись полузасыпанные снегом трупы фашистов.

«Может, удастся, — с отчаянной надеждой думал Самойлов, — перехватить какое-то количество порожнего автомобильного транспорта и вывезти из госпиталя хотя бы какую-то часть раненых…»

В сорок первом году ему с Вербой во время поспешного отступления из Вязьмы пришлось применить оружие, чтобы отобрать сотню грузовых автомобилей и эвакуировать полторы тысячи раненых из-под носа гитлеровцев.

Иная обстановка теперь. Рассчитывать, что удастся повторить былое, бессмысленно. Увещевать? Грозить? Стыдить? Порожних автомобилей, как и следовало ожидать, он не видел. Армия наступала. Порой мелькали единичные санитарные машины, но они следовали в колоннах войск и имели свое предначертание. На бортах танков, на самоходках, пушках белели надписи: «Даешь Смоленск!», «Даешь Оршу!», «На Минск!».

Раньше Самойлов досадовал, а потом возмущался, что постоянно не хватает медиков, палаток, транспорта. Даже простых носилок для переноски-перевозки раненых не хватало.

Приходилось импровизировать…

Верба в таких случаях морщился и с огорчением отвечал, что всего не предусмотришь: кто мог думать, что неприкосновенный запас медицинского имущества и палаток, около пятисот вагонов, будет целиком захвачен фашистами в Минске. Именно вследствие этого у нас были грубые просчеты в материальном снабжении. Были… и еще бывают… пока… В сущности, из десяти решений на войне девять предписываются всякими, далеко не всегда учтенными обстоятельствами.

— Странно, неужели нельзя было предвидеть случайности, которые могут возникать во время боев? — сердито приставал комиссар.

— Да это невозможно, — заявлял Верба, будто о давно решенном для себя деле. — Во всяком случае до сталинградской битвы, потом стало легче.

— Отчего же?

Верба снисходительно улыбался.

— Далеко за примером ходить не надо. Позволь тебе напомнить, что, когда мы базировались в Ржеве, рассчитывали, что развернем в операционно-перевязочном блоке пятнадцать столов, а на самом деле? Девять! Первая же бомбежка спутала. Погибли Кротовский, Мартынов, Думбадзе, три девчонки сестры. Смотри! — чертил он на листке бумаги схему — две дуги. Одну красную, другую — синим карандашом. — Наша передовая — красная, фрицы — синяя. Красные крестики — медпункты. Раненых везут вначале в полковой медпункт, потом — в дивизионный, оттуда в полевой госпиталь, далее — в армейский сортировочный. Красивая картинка. Но вот началась заварушка. Разбомбили мост. Эвакуация лопнула. Вот тебе и обстоятельства.

— Значит, все зависит от случайностей?

— Нет, почему же? Если иметь численное превосходство, обилие мощного санитарного транспорта, врачей, палаток, это неплохо. Но еще не самое главное. Лев Толстой писал, что рота может разгромить батальон. Важны вера в победу, стойкость духа. Но война — великая обманщица.

Нелегко было, практически невозможно в марте тысяча девятьсот сорок третьего года в двухстах тридцати пяти километрах от Москвы добыть три-четыре сотни санитарных автомобилей и эвакуировать всех раненых с личным составом в ближайший крупный населенный пункт, где имелись военный госпиталь, больницы. Или, на крайний случай, найти полсотни универсальных санитарных палаток, пригодных для работы в зимних условиях, в непогоду. Такими палатками обеспечивались первостроители Магнитки, Кузнецка, Комсомольска-на-Амуре…

Палатки ценились на вес золота. Ими оснащались лишь полевые медицинские формирования: полковые, дивизионные медпункты, госпитали. Госпитали, рассчитанные на двухсот раненых, частенько вмещали в пять-десять раз больше.

Добыть… Получить… автомобили… палатки…

Но… санитарных автомобилей, санитарных вездеходов и в помине не было. Были грузовые автомобили, малость пассажирских автобусов, товарные вагоны-порожняк, наспех, кое-как приспособленные для перевозки раненых. Были сани с фанерными кабинками, печками для обогрева раненых. Были санитарные самолеты. Были волокуши-лодочки для вытаскивания раненых из-под огня противника с поля боя. Были ездовые санитарные собаки.

Инженерные войска, долженствующие подготавливать землянки и подземные сооружения для госпиталей, исполняли это исключительно редко. Их сил едва хватало для обеспечения боевых операций: минирования, разминирования, строительства мостов, дорог, аэродромов, командных пунктов..

Но несмотря на все это, советские медики возвращали в строй более семидесяти процентов раненых солдат и офицеров.

— Война — это кровь, огонь и пот, это смерть. Но война — это и мужество, и героизм, и торжество справедливости.

Хныкали, кричали, стонали раненые? Почти никогда. Загадка? Может быть, иной стала их чувствительность? Появилась сдержанность, выдержка, стоицизм? Влияла обстановка — везде и вокруг были такие же беспомощные, но замечательные воины. Воины, но не бедняги. Бранились? Бывало! Из-за сущих пустяков. Вовремя не дали табак — махорку. Жаловаться было не в ходу — бессмысленно. Получали отповедь от своих же товарищей. Чаще всего обсуждали разные вопросы жизни, прерванные войной. Лишь одного избегали, того, что было для них главным, — останутся ли живы. Не будут ли немощные, калеки…