Вильям Гиллер - Два долгих дня

Нельзя сразу постигнуть природу этого нарушения. Выздоравливающий и выздоровевший как будто понятия идентичные. Выздоровел — марш в запасной полк. Все ясно. А выздоравливающий может погодить… «Рана медленно рубцуется». «Свищ не закрылся». Верба об этих хитростях, по всей вероятности, догадывался, но в вечной спешке, суете не вникал. Знал ли Михайловский, что начальники отделений задерживают обстрелянных, обученных солдат на три, пять, десять, пятнадцать суток, в то время когда в ротах порой оставалась пятая, восьмая часть списочного состава, и что в какой-то определенный момент именно эти солдаты могли удержать позицию, остановить врага, захватить укрепленный пункт с меньшими потерями?

Чаще другие мысли владели людьми, составляющими штат госпиталя, в том числе и Михайловским. Спасать жизнь, восстанавливать здоровье, боеспособность, делать благо, заведомо зная, что этот самый человек по возвращении в свое подразделение может быть через весьма непродолжительное время снова ранен, покалечен или убит…

— Вовремя сплавили здоровяг, — кинул он Вербе. — Не вздумай и дальше зарываться. Пощады не жди. Мы ведь все знаем! Перед тем как ехать к вам, с проверкой побывали в запасном полку, ездили с маршевыми командами на боевые участки. Ясненько?

— Так точно! — не сразу отозвался Верба.

Увидев огромный помятый самовар в приемно-сортировочном отделении, генерал хмыкнул.

— Ну-кась, сестричка, налей мне чайку.

Медсестра подала ему эмалированную кружку крепкого чая, он отпил глоток, поблагодарил и прошелся вдоль носилок, отметив про себя, что у раненых чай столь же наварист. Выйдя в коридор, он резко остановился у одной из перевязочных, услышав немецкую речь.

— Какого черта вы стали такими добрячками, благотворительностью занимаетесь? — съязвил он, обращаясь к Вербе. — Десятки своих часами ждут помощи.

Нил Федорович пытался что-то произнести:

— Я… Я… Мне казалось…

— У Михайловского фрицы уничтожили всю семью. Верно я говорю? А в общем, сами соображайте, что к чему. Я вам не судья. А теперь покажи мне твою команду выздоравливающих.

— Кавэ?

— Это еще что такое?

— Но вы сказали сами — команду выздоравливающих.

— Толково назвали. — Глаза его улыбнулись и тут же погасли. — Пошли.

Сопровождаемый Вербой, Самойловым и Михайловским, генерал стремительно подошел к строю КВ, остановился и медленно обвел, глазами три шеренги. Перед ним стояли люди разных возрастов — от восемнадцати до пятидесяти лет. Некоторые из них прошли самые суровые годы, знали цену крови и пота, лишения и опасности, умение и жестокость врага, не раз бывали ранены. Среди них были и новички, только-только опаленные войной, еще не овладевшие опытом подчинять воле свое тело. У многих на груди — нашивки о ранениях.

— Эк, сколько гвардейцев собралось у тебя, — с довольным видом крякнул генерал. — Это все?

— Все! — ответил Верба, чувствуя, что краснеет.

Генерал направился к правофланговому.

— Пулеметчик? Минометчик?

— Заряжающий, — степенно ответил широкоплечий сержант.

— Пожми-ка мне руку. Сильнее! Согни в кулак! Подними руку!

— Некуда больше.

— И тебе, гвардеец, не стыдно здесь болтаться?

— Мое дело маленькое. Держат — значит, так надо… — замялся сержант.

— Ну вот!.. Новобранцев прислали желтоперых. Над ними няньку надо. Понял? Два шага вперед! Как здоровьишко, Нонишвили? — спросил генерал второго, грузина с детским лицом, заросшим бородой. — Прямо скажу, разведка без тебя охромела. Вот как ты нужен, — провел он ребром ладони но шее. — Ну как, договорились? Добудь мне парочку офицеров. Героя не пожалею.

— Стало быть, могу идти за вещами? — откликнулся тот.

Внимательно всматриваясь в лица, член Военного совета внезапно раздвинул шеренги и остановился перед сутулым, щуплого сложения, лет сорока ефрейтором.

— Мусаев?

— Так точно! Гвардии старшина Мусаев Бали-оглы.

— Где пропадал? Мне доложили, что тебя тяжело ранило.

— Залатали неплохо, — живо подобрался Мусаев, показывая правый кулак-культяпку в бинтах. В его черных, лукавых глазах блеснула смешинка.

— Ну хитер! Шутник! Ты ж левша!

Кругом рассмеялись. Мусаев Тоже хохотнул и стал уверять, что он не даром хлеб ест, помогает разминировать госпиталь. Генерал нахмурился, плотно сжав губы, помолчал, потом хлопнул ефрейтора по плечу:

— Это надо… Ты отличный сапер! Иди, браток, иди туда, к Борисенко, нелегко им…

Мусаев выпалил, что командир полка не выполнил приказ и не отпустил его на побывку домой, к одинокой старухе матери.

— Только и того? — Генерал повернулся к Вербе: — Выдать ему сухой паек на семь суток, и как только разминируют — отправить. Вернешься — топай прямо ко мне.

Рослый парень, лет двадцати, с жидкими усиками, поднял руку.

— Красноармеец Абдулаев.

— Ну?

— Прикажите вернуть в мою часть. — Угрюмое лицо его было холодно замкнутым.

— В чем дело? — обратился генерал к Михайловскому.

— Взгляните на его правый рукав. Дважды пытались эвакуировать в глубокий тыл.

— Не могу я баклуши бить в тылу, — вздернулся Абдулаев.

— Кем работал до войны?

— В колхозе… тракторист…

— Дети есть?

— Трое ребятишек. Без меня прокормятся. Я снайпер, могу обучать. — Что-то исступленное мелькнуло в его взгляде.

— Много на счету?

— Восемнадцать фрицев. — Лицо Абдулаева начало багроветь.

Глядя на него, генерал подумал о той ненависти, которая жгла душу бывшего тракториста, и перед ним снова, уже в который раз, возникла картина противотанкового рва под Смоленском с размолотыми, расстрелянными школьниками в пионерских галстуках. Брызги их крови с тех пор виделись ему на всех гитлеровцах.

— Считай себя в моем личном резерве, — бросил он оторопевшему Абдулаеву.

Уже почти заканчивая обход КВ, генерал пытливо оглядел застенчивую краснощекую блондинку с рыжеватыми волосами и большими мечтательным голубыми глазами. Старший сержант поманил ее к себе.

— Кто такая?

Та вспыхнула, встряхнула уложенные узлом волосы.

— Климович. Радистка! — отвечала она, робея и, видимо, сердясь на себя за эту робость, но глаза не опустила.

— Тебе сколько лет?

— Девятнадцать.

Генерал посмотрел на нее с сочувствием.

— Ох, порядочно! — И тут же добавил: — Вера? — Память у него была отличная. — Куда ранена?

— Контузия.

— Ушиб головы и сотрясение мозга с потерей сознания, — вмешался Михайловский. — Трудная девица.

— Нечего меня жалеть, — продолжала Климович. — Я таскаюсь по госпиталям третью неделю. Они все преувеличивают, — кивнула она головой на Михайловского.

Генерал остановил ее:

— Как скажет медицина, тому и быть. По себе знаю, что такое контузия. Шарики вертятся не в ту сторону. — Потом сказал мягко: — С какого года на фронте?