Фёдор Кнорре - Навсегда [Роман]

На крутых поворотах водитель на минуту включал фары, и после того, как они гасли, в глазах у пассажиров на несколько мгновений оставался случайно выхваченный из темноты деревенский дом со слепыми окнами или несколько сосен с обнаженными корнями на осыпающемся песчаном обрыве…

Машина круто пошла под уклон, из низины пахнуло речной сыростью. Еще раз вспыхнули фары, осветив деревянный мостик и две женские фигуры на нем.

Фары погасли, доски заиграли, как клавиши, под колесами, и машина, поддав газу, снова пошла на подъем, а в глазах у Генрикаса с ослепительной яркостью осталось то, что он успел увидеть. Одна из женщин, широкая и приземистая, шла прихрамывая, опираясь на перила моста, и тянула за собой спотыкающегося ребенка.

Другая, тоненькая, несла своего ребенка на руках, вся сгибаясь на одну сторону от его тяжести. Обернувшись на свет фар, она, ослепленная, зажмурила глаза, бесконечно усталым движением подняла руку, давая знак остановиться, и сейчас же безнадежно ее уронила, прежде даже, чем успели погаснуть фары.

И в этой неуверенно приподнявшейся и тут же упавшей руке женщины было что-то такое, от чего Генрикас, скрипнув зубами, заколотил кулаком в стену кабины и закричал:

— Стой!.. Стой, будь оно все проклято!

Водитель, чтобы не задерживаться на подъеме, проехал еще метров пятьдесят и остановился.

— Что вы тут командуете? — закричал, встрепенувшись, начальник финотдела. — Что вы хотите?

Генрикас тяжело спрыгнул на землю и быстро зашагал по спуску обратно к мосту.

Женщины почти не сдвинулись с места за то время, что машина поднималась на гору, и ему пришлось возвращаться до самой реки.

— Вы поднимали руку? — подходя, спросил Генрикас.

— Сто раз поднимали, — сказала тоненькая женщина, продолжая медленно, невообразимо медленно идти.

— Куда же вы?

— Никуда… Уходим…

— Кто такие?

— А вы-то кто?

— Ну, я с той машины, что сейчас проехала.

— Проехали, ну и поезжайте, — сказала вторая женщина, появляясь из темноты. — И будьте вы прокляты.

— Я спрашиваю, кто вы такие? — нетерпеливо крикнул Генрикас и пошел с ними рядом.

— Никто, — не оборачиваясь, сказала тоненькая. — Просто жены. Жены командиров.

— Давайте сюда ребенка, — повелительно сказал Генрикас. — Я понесу.

Все вместе они молча поднялись на гору и остановились у машины. Генрикас нащупал узенькое местечко на скамейке около своей жены. Больше втиснуться было решительно некуда. Все молчали. У Генрикаса что-то похолодело внутри, как при приближении неотвратимой опасности. Он крепко потер себе щеку.

— Сейчас все будет в порядке!.. Сейчас мы тут разберемся с этим делом, — говорил он, на одно, последнее мгновение оттягивая решение. — Значит, таким вот образом… — Он схватил женщину с грудным ребенком под локоть и почти втолкнул ее на свое место.

— Вот, — сказал он. — А мы с товарищем начфином пойдем дальше пешком.

Жена Генрикаса тихо, бессильно заплакала.

— Я так и знала, господи, я с самого начала так и знала…

— Вы сумасшедший! — твердо и презрительно сказал начфин. — Я не имею никакого права! У меня секретные документы.

— У меня тоже, — сказал Генрикас. — Вылезайте. Вот эта женщина сядет на ваше место.

— Не смейте ко мне подходить, — угрожающе привстал начфин. — Лучше отойдите от меня. Только попробуйте. Я занимался боксом.

Генрикас подошел к нему вплотную, еще не решив, что делать. Насчет бокса тот, наверное, говорил правду. Плечи широченные, мужчина в расцвете сил.

— Я знаю бокс, лучше отойдите! — задыхаясь от ненависти, проговорил начальник финотдела.

Прежде чем сам понял, что делает, Генрикас сорвал с головы начфина фетровую шляпу и швырнул ее на дорогу. Потом взялся за отвороты пальто и рванул начфина к себе. Тот схватил его за руки, как железными обручами сдавил, и оба замерли.

— Водитель! — крикнул Генрикас. — Выбросить постороннего пассажира из машины.

— Есть! — радостно отозвался водитель и, распахнув дверцу, спрыгнул на землю. Но начфин, оттолкнув Генрикаса, соскочил сам и, подобрав шляпу, отвернувшись от всех, стал сбивать с нее пыль.

— Прикажете ехать, товарищ начальник? — мрачно спросил водитель.

Генрикас улыбнулся:

— Да. Ничего, мы дойдем, вы не расстраивайтесь. Поезжайте.

— Слушаю! — водитель взял под козырек и пошел на свое место.

— Есть все-таки люди!.. — высоким, вибрирующим голосом проговорила женщина с грудным ребенком и всхлипнула…

Машина тронулась с места и пошла набирать скорость.

Скоро начало светать, и все кругом заволокло сизой пеленой дождя.

В этот самый час, под этим самым дождем, истекшая кровью, дивизия у границы была отброшена от шоссе фашистскими дивизиями. Штабной лейтенант, фамилия которого осталась неизвестной, сняв с груди убитого комдива автомат, ударом приклада разбил рацию, собрал и повел в последнюю контратаку весь личный состав дивизии: батальоны, сведенные в отделения, интендантов, писарей и радистов…

Пограничные бои повсюду замирали. Миллионы людей всех стран пришли в движение, начали свой долгий путь, полный неисчислимых бедствий и страданий…

Это было только самое начало пути.

Где-то в русских городах и селах, на листках, вырванных из школьных тетрадок, писали заявления в военкомат юноши и девушки. Те самые, чьи мраморные памятники будут потом поставлены на площадях Победы.

Подписывали свои победоносные приказы гитлеровские главари и генералы. Те самые, что после суда народов будут повешены на позорных виселицах в тюремном дворе.

Все это будет.

Но сейчас людям было еще далеко до конца этого пути.

Второй день идет снег. Легкий, пушистый, он падает непрерывно, неутомимо, покрывая крыши, засыпая отвердевшие колеи, взрытые военными машинами на дорогах.

Профессор Даумантас сидит на своем обычном месте у окна и смотрит во двор. Оняле тащит деревянное ведерко, стукающее ее при каждом шаге по ноге, и за ней тянется по снегу цепочка следов.

Все как было. Снег. Тишина. Неподвижность. И только если очень прислушаться, слышишь, как неутомимо течет, отстукивая секунды, время.

— Тебе не кажется, что это похоже на капли, падающие на землю? — задумчиво спрашивает Даумантас жену. — Как будто вода по капелькам все уходит и уходит из какого-то резервуара…

— Нет, милый, — холодно отвечает Ядвига. — Это похоже на тикание часов и ни на что больше. И, по-моему, если человеку в простом тикании часов начинают чудиться какие-то резервуары, ему лучше всего одеться потеплее и пройтись по воздуху.