Фёдор Кнорре - Навсегда [Роман]

— Ну ладно. Если будешь отвечать быстро, без запинки, — весь шоколад твой. Идет? Ну, быстрее! Сколько тебе лет?

— Одиннадцать!

— Быстрей! Сколько коров у хозяйки?

— Две! — торопливо выкрикнула Оняле.

— Так! Быстро! Сколько окон выходит во двор?

— Четыре!

— Сколько человек у вас на хуторе живет?

— Шесть! — вырвалось у Оняле, и тут же девочка почувствовала, что ее затошнило от ужаса.

— Правильно! Шоколад твой, — сказал солдат и, не глядя на Оняле, небрежно добавил: — А как же ее зовут? Мы так и не вспомнили?

— Сильвия, — хрипло проговорила Оняле.

— Ах, вот как! Красивое имя, а? Ну, а теперь покажи мне, где ж она? Надо же и ее угостить шоколадом!

Оняле доверительно кивнула, поманила немца за собой пальцем, и оба они скрылись за той самой дверью, у которой Юлия слушала сказку про жадного волка.

— Несчастная дурочка!.. — Юлия медленно опустила голову. — Господи, пусть будет что угодно, только не это, только не это!.. Дева Мария, неужели ты не сотворишь какого-нибудь чуда, самого маленького чуда?

Она пыталась представить себе, что же это может быть за чудо, и не смогла представить ни внезапного грома, ни тьмы, разом упавшей на землю, ни ангела в белой одежде… Нет, чудо, о котором молила Юлия, было такое: распахивается калитка, и во двор вбегают люди в стеганых ватниках или мужицких домотканых куртках, у них короткие ружья, косые красные ленточки на шапках…

«Пусть придут… пусть они будут здесь сейчас, сию минуту!..» — глядя на открытую, зияющую пустотой дверь сарая, молила она, беззвучно шевеля губами.

А немец стоял в сарае, разглядывая внутренность какого-то старого фанерного ящика. В самой его середине лежал кирпич, изображавший обеденный стол, уставленный стеклянными баночками. В некоторых из них лежало несколько горошин, в других мелко накрошенные соломинки или кусочки моркови. А рядом сидело маленькое соломенное чучело с громадными угольными глазами, черным ртом и с голубой ленточкой, вплетенной в соломенный затылок.

— Вот это и есть мадам Сильвия! — радостным голосом объясняла Оняле. — Она очень важная барыня, у нее двадцать четыре хутора и на каждом хуторе по двадцать четыре девчонки, которые кормят ее гусей. Вот видишь, сейчас мадам Сильвия как раз сидит у себя на хуторе, она наварила гороху и ждет гостей.

Оняле подняла с полу соломенный жгут, зашитый в холщовую тряпочку, на которой были нарисованы черные глаза и громадные усы. — Видишь, это уже первый гость пришел!.. Доброе утро, мадам Сильвия, как ваше самочувствие?

Солдат долго переводил взгляд с черноротой Сильвии на девочку и снова на Сильвию. Наконец, ничего не сказав, он отвернулся, обошел сарай, потыкал ногой солому и вышел во двор.

— Совершенная кретинка! Зря провозился! — сказал он второму автоматчику и, прихватив с края колодца оставшийся шоколад, сунул его в карман. Затем он кивнул Юлии, чтобы она шла вперед, и следом за нею, все трое, они прошли через двор за ворота.

Шагах в ста от дома Юлия увидела за пригорком поджидавшую их большую военную машину. Она обернулась. В калитке теснились, глядя ей вслед, Ядвига, Аляна, профессор и впереди всех, с плаксиво перекошенным ртом, Оняле.

Юлия слегка кивнула им на прощание и стала спускаться с пригорка к машине. На длинных сиденьях в напряженных позах сидели, сложив на коленях руки, человек шесть — всё соседи с окрестных хуторов.

— Доброе вам утро, соседи! — сказала Юлия, и все с облегчением обернулись на ее спокойный голос.

— Ты поразговаривай у меня, старая ведьма! — ткнул Юлию железным кулаком в спину молодой полицейский. — Слышишь?

Споткнувшись от толчка, Юлия сделала еще два заплетающихся шага и упала на колени около самой машины, задев щекой за ее железный борт.

С усилием она поднялась на ноги. Ссадина на морщинистой темной щеке медленно наливалась кровью. Юлия поправила на голове платок, повернулась к полицейскому и тихо сказала:

— Спасибо! Слышу, сынок!

Сверху ей протянули руки, она влезла в кузов и села на железное сиденье рядом с другими.

— Собаки!.. Проклятые чертовые собаки!.. — с плаксивой злобой ныла Оняле, глядя вслед мелькавшей вдали, среди деревьев, машине. — Я ведь ничего не сказала! Пускай бы у меня лучше живот лопнул, чем я проговорилась бы.

Аляна обняла ее за плечи, успокаивая:

— Ты ничего и не сказала, ты умница!

— Ничего не умница, — всхлипывала Оняле. — А зачем они увезли старую хозяйку? Что они с ней будут делать?

— Да перестань ты, ради бога, — тоскливо воскликнула Ядвига. — И без тебя с ума сойти можно!

— А где же… Надя? — невольно понижая голос и оглядываясь, спросил профессор.

— Там… — махнула рукой в сторону сарая Оняле. — Я ей уже сказала, что они ушли, только она теперь не скоро вылезет. Он ей чуть на руку не наступил, этот черт!

— Ну что ж?.. — В полной рассеянности профессор потирал себе лоб и напряженно хмурился. — Очень хорошо… Значит, больше и раздумывать нечего… Да, нечего!.. Ядвига, пожалуйста, сейчас же иди и затопи печку. Слышишь? Мне это нужно… А Аляна мне поможет… и лопату, пожалуйста, захватите с собой.

— Куда же идти? — удивленно спросила Аляна.

— Вот туда, на огород.

— Где мы закапывали?

— Да, да, именно… Прошу тебя, Ядвига, не теряй времени.

— Ты хочешь их сжечь?

— Конечно. Да поскорей! — Он кричал на жену резко и нетерпеливо, как не позволял себе никогда в жизни, и она понимала, что на этот раз подчиниться придется ей. Она только осмелилась спросить:

— А ты потом… когда-нибудь не пожалеешь?

— Делай что тебе говорят! — топнув ногой, срывающимся голосом крикнул профессор и угрожающе помахал в воздухе худой белой рукой, далеко высунувшейся из короткого рукава…

Потом он бесконечно долго сидел, скрестив ноги, на полу, перед раскрытой дверцей жарко пылавшей печки. Около него лежала груда синих листков с белыми линиями, скатанных в трубки планов и ярко раскрашенных карт. Он брал их по очереди в руки, внимательно разглядывал, быстрыми движениями рвал пополам, еще и еще, и, скомкав, бережно укладывал на груду раскаленных углей, по которым пробегало голубое пламя.

Аляна хотела ему помочь, но он отвел ее руку.

— Нет, лучше я сам! Не мешайте мне, пожалуйста.

Печь пришлось топить очень долго, и долгое время лепестки бумажного пепла, вылетая из высокой трубы, кружились над хутором и опускались далеко на лугу.

Наконец эта многочасовая работа была кончена.

— Вот и все, — с каким-то странным облегчением сказал наконец профессор.

Он попробовал встать, но ноги так затекли, что Аляне и Ядвиге пришлось ему помочь. Смущенно поблагодарив, он кое-как доковылял до своего кресла, долго сидел, потирая колени и криво усмехаясь про себя. Потом поймал руку Ядвиги и виновато ее погладил.