Фёдор Кнорре - Навсегда [Роман]

— Прости меня, я, кажется, на тебя накричал?

— Ты даже ногой на меня топал, — услужливо сообщила Ядвига, радуясь, что он заговорил хоть о чем-то.

— Ты, наверное, преувеличиваешь. Не может быть… Ну, извини, пожалуйста…

— Ничего. Один-то раз в жизни это даже интересно было, — скупо усмехнулась Ядвига.

— Ты понимаешь, я минуты спокойной не знал, пока не увидел, что они сгорели. Все! Точно они стали моими злейшими врагами. А теперь мне легко, теперь я не боюсь проговориться!

Юлия, которую ждали до глубокой ночи, так и не вернулась. С утра на хуторе никто не работал, кроме Аляны. Ядвига гладила и чистила черный костюм профессора, пришивала к рубашке оторванную пуговицу, снаряжая мужа в город. Было решено, что профессор оденется как можно лучше и отправится наводить справки о судьбе Юлии.

Оняле слонялась по двору и не думая приниматься за работу, потом притащила ржавый засов и большими гвоздями приколотила его к ветхой калитке. Наглухо задвинув засов, она забралась на дерево около ворот, уселась в развилке двух толстых веток, выглядывая, не идет ли кто по дороге к хутору. Даже когда Ядвига вывела старую кобылу и стала запрягать ее в тележку, чтобы отвезти профессора в город, Оняле пальцем не шевельнула, чтобы помочь.

Немного погодя профессор Даумантас, хмурый и сосредоточенный, в своем крахмальном воротничке, в твердой шляпе и с перчатками в руке, вышел на крыльцо. Руки у него были слегка растопырены, как у мальчика, который боится помять воскресный костюмчик.

Скосив глаза, он увидел приставший к лацкану сухой стебелек, углом рта подул на него, озабоченно похлопал перчаткой и, не заметив, что стебелек остался на месте, стал натягивать перчатки.

Старая лошадь, на которой Ядвига затягивала подпругу, тяжело вздохнула и вдруг насторожила уши, услышав пронзительное тонкое повизгивание.

— Тьфу ты господи! — с досадой проговорила Ядвига, оборачиваясь.

Оняле, не переставая визжать, на мгновение повисла на ветке, затем, разжав руки, шлепнулась на землю, вскочила и опрометью кинулась к калитке. Несколько раз нетерпеливо дернув ржавый засов, она наконец сдвинула его с места, рванула к себе калитку и выбежала в поле.

— Что это?.. Что это такое? — в изумлении спрашивал профессор, но Ядвига не слышала его, не отвечала. Бледная от волнения, она смотрела в пустой квадрат распахнутой калитки.

Затихшее в отдалении повизгивание через минуту снова послышалось где-то поблизости, — веселое, радостное. В калитке возникла высокая прямая фигура старой Юлии. Она вошла во двор с обычным своим невозмутимым видом, будто только на минуту отлучалась куда-то и вот вернулась назад. Но вид у нее был слегка смущенный. Да и было от чего. Маленькая батрачка Оняле, широко размахивая одной рукой, другой бесцеремонно тащила за собой старую хозяйку, точно вводила ее в собственный ее дом, и при этом ликующе повизгивала.

Уже на середине двора Юлия опомнилась, выдернула у Оняле руку и одна пошла к крыльцу. Ядвига кинулась к матери, обняла ее и неловко поцеловала сзади в шею, так как Юлия не повернула к ней головы.

— Ну-ну, — пробормотала она. — Чего вы тут переполошились?

— Они тебя отпустили?

— Отпустили! Только не поднимайте вы такого шума! Я вижу, никто и не подумал с утра гусей покормить?

У Ядвиги округлились глаза, она всплеснула руками, потянулась к лицу матери, но так и не осмелилась коснуться свежего шрама, пересекавшего щеку.

— Господи… Они тебя?.. — И, отвернувшись, она заплакала, закрывая лицо руками.

Юлия раздраженно пожала плечами, повернулась, чтоб уйти в дом, и тут заметила Аляну, которая пристально смотрела ей в лицо, прямо на полосу запекшейся крови.

— И ты уставилась! — сказала она. — Царапины не видела, что ли?

— Сволочи! — сквозь стиснутые зубы со сдержанной ненавистью проговорила Аляна. — О, сволочи!..

Юлия медленно разжала губы в неожиданной невеселой усмешке.

— Честное слово, ты больше похожа на мою родную дочь, чем эта бедная плакса… — Она дружелюбно толкнула Аляну в плечо и, быстро поднявшись по ступенькам, снова наткнулась на Оняле.

— Постой, — сказала она девочке, когда та хотела юркнуть мимо. — Скажи мне, отчего ты пищала?

— Разве я пищала? — сказала Оняле и на всякий случай сделала глупое лицо.

— Да. Отчего ты это делала?

Оняле сообразила, что хозяйка не сердится. Тогда у девочки сразу стало опять смышленое, даже хитроватое лицо. Она пискнула, ухмыльнулась и спросила:

— Так?

— Ну да, да, так. Почему ты это делала?

— Просто так… Это я так радовалась.

— Вот мне и показалось, — с задумчивым недоумением кивнула Юлия. — Чему же ты радовалась? Что я вернулась?

Оняле утвердительно кивнула.

Юлия продолжала на нее смотреть — не добрыми и не злыми, а только необыкновенно внимательными глазами, точно увидела ее в первый раз в жизни.

— А чего тебе было радоваться? — Юлия проговорила это про себя, в каком-то недоуменном раздумье, так что Оняле даже толком не расслышала…

После этого старая хозяйка вошла в дом, сразу же принялась за работу и всех разослала по своим местам.

И только поздним вечером, за ужином, Юлия, угрюмо оглядев сидящих за столом, сказала дочери:

— Ну, чему ты радуешься и зачем пристаешь с пустяками: как да почему?.. Да, нас всех, всех заподозренных, освободили. И знаешь почему? Потому что они нашли то, что искали. На каком-то хуторке двое стариков прятали еврейскую девочку. Не очень-то умело ее прятали, — должно быть, не считали за большой грех. И вот девочку нашли, — ту, а не нашу… Так что мы можем теперь радоваться и веселиться!.. Хороша радость!

Не допив молока, она оттолкнула от себя кружку, шумно отодвинула стул и ушла в свою комнату. Оставшись одна, морщась от боли в старых коленях, стала на молитву, только вместо молитвы на этот раз у нее получился какой-то странный разговор.

— Святая дева Мария, — шептала Юлия с глазами, полными слез. — Живешь много лет на свете, и сердце твое, как старая лодка, обрастает ракушками и водорослями. И вот приходит день, и точно чья-то рука начисто соскоблила все эти ракушки. И сердце снова стало обнаженным, открытым, таким, каким было создано. И вдруг, точно глаза у тебя открылись, ты видишь все разом — и большое и малое… Рваное пальтишко на какой-нибудь девчонке, с которой годы прожила бок о бок, и весь свой народ в обиде и в унижении, в смертельной опасности, в горе… Святая дева Мария, я ничего не стану просить для себя, только помоги тем, кто сейчас не выпускает из рук оружия, чтоб вывести мой народ из этого рабского плена…

Все время своего пребывания на хуторе Аляна чувствовала, что живет точно вполжизни, дышит вполдыхания и солнце светит ей вполсвета.