Александр Лозневой - Дорога в горы

И, помолчав, еще строже спросил:

— Оружие бросили?

— Сховали, товарищ командир, — отозвался приземистый украинец. — Нияк не можно було. С косами по полям шли: в плен боялись попасть.

— Плен что смерть, — подхватил молчавший до этого низкорослый паренек в синей, с богатырского плеча, косоворотке.

— Что же мне делать с вами, косари беззащитные? — задумчиво нахмурился лейтенант. Он уже не сомневался, что это честные люди, прошедшие суровую школу отступления. Такие же, как и те, что пристали к его группе раньше, голодные, полураздетые, но не сдавшиеся врагу.

— Говорите, припрятали?

— Так точно.

— И место хорошо запомнили?

— А як же! Всэ, як слид. Враз отшукаемо!

Искренняя горячность солдата погасила последнюю искру сомнения, и лейтенант, улыбаясь, сказал:

— Зачисляю! Но сегодня же двое из вас отправятся за оружием.

— Посылайте меня! — вызвался высокий.

— Я тэж пиду, — поддержал украинец, — здорови, як волы, а без винтовок… Аж соромно!

Лейтенант не сомневался, что они голодные, хотя ни один ни словом не обмолвился об этом. Новичков надо было накормить, но в гарнизоне почти не оставалось продуктов. С часу на час ждали Митрича с солдатами, а их все не было. «Поделимся последним», — решил Головеня и позвал Егорку.

Черноглазый мальчик лет тринадцати с большим трофейным кинжалом на поясе, подаренным ему кем-то из солдат, выслушал командира и повел новичков в ущелье, к Наталке, которая одновременно была и санитаром, и поваром.

А лейтенант вытянул блокнот и под столбиком фамилий дописал: «Виноградов, Убийвовк, Стрельников».

На рассвете подошли еще четверо таких же уставших, измотанных боями солдат. По их рассказам, к дороге, ведущей на перевал, приближается вражеская часть. По всей вероятности, горная: они не заметили ни одной автомашины, кроме мотоциклов, видели лошадей и мулов, которых фашисты поили в речке. Четверке удалось незаметно снять вражеского часового, солдаты взяли у него автомат, гранаты и какую-то книжечку в темнозеленом переплете.

Лейтенант заинтересовался книжечкой, но не смог разобрать в ней почти ни слова. И тут он вспомнил рассказ Наташи о том, что она собиралась учиться в институте иностранных языков. Егорка живо сбегал за девушкой.

Наталка развернула книжечку, и лейтенант поразился, как легко она перевела первые же фразы. Книжечка оказалась дневником фашистского солдата, где подробно описывался путь, проделанный им из Греции во Францию на пароходе. Затем шли записи о родных местах, по которым вез его поезд. «Жди нас с победой, родной Франкфурт!» — гласило написанное.

— А вот тут говорится, — сказала Наталка, — как он ехал в Румынию, как несколько дней бродил в порту Констанца.

Далее излагался разговор с друзьями о России, куда они, наверное, попадут. Им хотелось скорее увидеть эту, по их словам, нищую страну, скорее рассчитаться с большевиками, навести там новый, европейский порядок. Порой в дневнике проскальзывала нотка тревоги, на автора нападало уныние. Затянувшаяся война, как видно, была ему не по душе.

Наталка перевела еще одну из записей, которая особенно заинтересовала лейтенанта:

— «Сегодня 15.8.42 г., — читала она, — только что вернулся от обер-лейтенанта X…»

— Минуточку, — перебил лейтенант. — Пятнадцатого августа? Значит, шесть дней назад… Ну-ну, что там?

— «…На душе приятно, радостно, — продолжала Наталка. — На моем мундире горного стрелка, украшенном цветком эдельвейс, — первый Железный крест!»

— Мундир горного стрелка, цветок эдельвейс… Да ведь это же горная дивизия! Что там об этом цветке говорится?

Наталка переводила:

— «Эдельвейс — цветок любви и счастья! О, сколько исходил я за ним в Альпах! Я нашел и готов был вручить его Марте в день помолвки — таков обычай. Но счастье изменило мне: началась война…

И вот я иду по военным дорогам с цветком любви и счастья у самого сердца. О милая моя Марта! Я пронесу цветок, предназначенный для тебя, через всю войну! И пусть он будет сухим и жестким, похожим на тот, что нашит на мундире, но ничто не засушит нашей любви!..»

— Да вот же он, этот цветок! — воскликнула Наталка и показала заложенный между страничками белый высохший, похожий на морскую звезду, эдельвейс.

— Читайте дальше, — попросил лейтенант.

Девушка полистала книжечку, пропуская многочисленные даты, когда были посланы письма Марте, и сказала:

— Тут совсем из другой оперы. Вот послушайте: «О, если бы меня увидела фрау Эди! Она ни за что не узнала бы своего лавочника, эта старая, хитрая фрау! Кончится война, нарочно явлюсь к ней: пусть полюбуется победителем. Но чтобы в лавку — ни за какие деньги! Свой магазин открою! Пусть завидует, ведьма! Так и напишу: „Бакалейная торговля кавалера Железного креста Фрица Штерна“. Здорово, черт побери!»

Лейтенант уже не слушал: он думал о другом. Совершенно ясно, что у подножия горы стоит или вражеский полк, или по крайней мере батальон. Фашисты из дивизии «Эдельвейс» собираются идти в горы. А все ли он сделал, чтобы преградить им путь? Нет, далеко не все. В скалах нет продуктов, мало патронов, считанное количество гранат. Не ошибка ли — его решение преградить путь врагу? Да, он отдает себе отчет в том, что это может стать роковым для людей, доверившихся ему. Но иначе он поступить не может. Надо только связаться со своими войсками. В горах наверняка есть советские части или хотя бы такие же группы солдат, как здесь, в Орлиных скалах. Есть, конечно же, и партизаны, а значит, надо скорее найти их!

Приняв это решение, Головеня поднял голову и увидел Наталку. Девушка смотрела на него с таким глубоким, с таким искренним сочувствием, что у лейтенанта вдруг чаще забилось сердце.

— Девочка вы моя! — невольно вырвалось у Головени.

Наталка вспыхнула, покраснела, но глаза не отвела. Так близко она еще никогда не видела его. И эта близость словно подтолкнула ее, заставила сказать то, что уже много раз обдумывала:

— Вы, Сергей, хороший… — начала она и, не договорив, сорвалась с места, побежала вниз, в ущелье, прыгая с камня на камень.

Вернувшись на кухню, Наталка не находила себе места. Она присаживалась, но вдруг поднималась, начинала кружиться в танце. Егорка с удивлением смотрел на нее, ничего не понимая.

Наталке хотелось снова вернуться к Сергею, присесть рядом и говорить, говорить… Все равно о чем говорить. Пусть о самом грустном, но только бы слушать его приятный, чуть приглушенный голос, чувствовать его дыхание… «Я люблю его», — почти вслух произнесла она. Он спокойный, выдержанный, а когда разговаривает, то обдумывает слова, словно взвешивает их. И ему нельзя не верить…

Она испытывала какое-то новое чувство, неодолимо тянувшее ее куда-то, отчего хотелось смеяться, петь, взобраться на самую высокую гору и закричать так, чтобы все услышали ее радость. Но это чувство и тревожило ее. Даже пугало. И она вдруг начинала упрекать себя: «Глупая, нашла время!..» Еще неизвестно, когда и как кончится война, а она, видите ли, влюбилась. А то и забыла, что ее счастье, как и многих, зависит только от исхода войны. «Ну, полюблю, а дальше что? — шептала она, смотря в одну точку. — Как дальше сложится судьба?.. Дальше — туман и мрак».