Яков Цветов - Птицы поют на рассвете

Обдумывали. Прикидывали.

— Кого пошлем? — вполоборота остановился Кирилл.

— Я бы Плещеева, — вопросительно посмотрел Ивашкевич. — Серьезный, подобранный, точный. Настоящий кадровый офицер.

— А с ним?

— С ним? Если Натана?

Кирилл, как всегда, принимая решение, шагал из угла в угол, покусывая нижнюю губу.

— Ладно. Давай еще Сидоровну. Ей и в деревню завернуть можно, и на дорогу выйти, да мало ли. Давай с ними Сидоровну.

— Давай.

К утру второго дня они дошли до какой-то деревни, которой не должно было быть на их пути.

«Либо на карту не нанесена, либо шли не так», — встревожился Плещеев. Перед деревней зиял кривой овраг. В овраг спускалась тропка, которую, пока шли, не видели. Тропка кинулась им под ноги у самого оврага. Она пересекала овраг и выползала наверх, к передним избам. «Сбились с маршрута, — понял Плещеев. — Где-то здесь сбились, у Турчиной балки, она недалеко, немного левее». Два раза, сняв сапоги, переходили они ее вброд. Тут, в своем нижнем ходу, вода в балке по-весеннему кипела, черная и быстрая.

Бросив на землю мешки, Плещеев и Натан отвернули закатанные штанины, натянули на ноги сапоги. Прасковья Сидоровна замочила юбку и, повесив корзинку на еще голый сук березы, отжимала с подола воду.

Натан достал из кармана пачку папирос.

— Кури.

Плещеев удивленно взглянул на пачку, взял папиросу с длинным мундштуком, плотно набитую темно-желтым табаком, будто наполненную медом. Помял пальцами, сунул в зубы.

— Довоенные, — похвалился Натан. — Пашка раздобыл.

Закурили, с наслаждением втягивая в себя дым.

Они стояли в болотном перелеске и сквозь редкие кусты смотрели на видневшиеся избы.

— Деревня немалая для этой совсем глухой местности, — сказал Плещеев.

— Ну? — спросил Натан. Это значило: как быть дальше?

Плещеев молчал.

— Хорошо, не ночью наскочили на деревню, — сказал наконец. — В темноте и не заметили б ее. В такой могут и немцы быть. А полицаи обязательно. Переправа же недалеко. — Он сделал две затяжки, одну за другой, выкуренную папиросу, погасшую, растоптал, выпустил дым. — Повезло.

— Рискнем? — спросил Натан. — Ночью обойдем ее, и напрямую.

Плещеев посмотрел на него, с минуту не отводил глаза.

— Нет, — покачал головой.

— А что же тогда?

— Вернемся и возьмем дорогу с того места, где сбились.

Прасковья Сидоровна машинально взглянула на свою мокрую юбку.

Повернули обратно к Турчиной балке.

Теперь вода в балке была не черная, а сизая, с синьцой, словно в нее окунулось утреннее, чуть облачное небо. Держась за голые ветки кустов, спустились и по крутым склонам балки поднялись наверх на противоположную сторону.

— Пойдем берегом. Метров сто отступим от балки, и вдоль берега, — сказал Плещеев решительно. — Тогда не собьемся.

— Но километрах в четырех от переправы ни леса, ни даже кустов. Голо, — тоже твердо напомнил Натан. — Посмотри карту.

— Смотрел. Раньше вечера не доберемся. А вечер скроет нас.

— Вечер скроет и патруль, — сказал Натан. — Вечер ко всем одинаков.

— А гранаты у нас для чего?

— На крайний случай.

— О крайнем случае ты и говоришь.

Оба замолчали.

Шли редкими перелесками — березовыми, осиновыми, В просветах была видна Турчина балка.

Турчина балка неровной темной линией тянулась сбоку, и они не выпускали ее из виду. Кончились перелески, появились болотные кочки. Сапоги становились тяжелыми, они были облеплены комьями мокрой желтой земли.

«Взорвем переправу, вернемся, и пойду пробиваться на восток, к линии фронта, — размышлял Плещеев. — Обратно в действующую армию». Он мог и раньше уйти, его не удерживали. Нет, нельзя было раньше. «Человек из плена — одно, из партизанского отряда — другое…» Может быть, придется идти от отряда к отряду — дорога большая. Пусть. Но — в армию! Он артиллерист. А Натан… Натану, конечно, сложнее пробираться по немецким тылам. Да он и здесь в деле. Плещеев стал думать о Натане. На войне не бывает ни то ни се. Либо человек, либо подлец. Под огнем узнается сразу. Натан — человек. Хороший человек.

Плещеев увидел: Натан подтянул на плечах мешок со взрывчаткой. Он тоже шевельнул плечом, и мешок принял более удобное положение.

Вот и еловая роща, последняя — показывала карта. Вдали виднелся холм. Он то пропадал, придавленный тяжелой стеной чащи, то сквозь прогалины резко проступал, одинокий, круглый. В соломенном свете полуденного солнца холм казался легким, пустым, как надутый шар, — стоит дунуть ветерку, и он сорвется с земли. Холм — самый верный ориентир. Он должен быть все время слева. Глаза Плещеева находили его каждый раз, когда деревья расступались.

Прошли рощу. За нею — открытая, местами болотистая, равнина, до самой переправы. «К заходу солнца доберемся. А раньше и не нужно». Плещеев взглянул на Прасковью Сидоровну. Она шла трудно, и это было видно. У него тоже ныла нога, после ранения он утомлялся в долгих переходах. «Передохнуть бы…» Он вдруг заметил, в траве лежала колея, старая, судя по следу. «Дорога, значит». Взяли в сторону от колеи.

Почувствовали, что проголодались. Расстелили плащ-палатку, и все уселись на нее. Прасковья Сидоровна молча вынула из корзинки хлеб, кусок вареного мяса. Узким и длинным ножом-складнем Плещеев нарезал ломти хлеба, нарезал мяса. Сложил нож, сунул в карман. Поели.

Пошли дальше. Часто останавливались, прислушивались. Начиналась безлесная местность. Переправа была уже близко. Километра четыре.

Они услышали, там, где пролегала колея, прогрохотала телега. «Пошла на переправу, — решил Плещеев. — Сворачивать ей некуда». Из леса, видневшегося за холмом, надвигался вечер. Воздух синел, и в землю врезывались густые тени.

— Разведаем обстановку, — сказал Плещеев, — Потом тронемся.

Прасковья Сидоровна вопросительно посмотрела на него, перебросила корзинку с руки на руку. Собралась выходить на колею — высмотреть, что удастся.

— Нет, — остановил ее Натан. — Тут корзинка не выручит. Сообразят и сцапают. — Перевел взгляд на Плещеева. — Спущусь в балку и попробую по ней пробраться к переправе поближе. Да? Понаблюдаю. До ночи картина и выяснится. А тогда решим, как делать. Да?

— Хорошо, Натан.

Плещеев уловил шум в той стороне, куда ушел Натан. Он встревоженно прислушался. Шум усилился. Он потрогал гранаты, будто подумал, что потерял их.

— Оставайся, Сидоровна, здесь, — шепнул. — Оставайся здесь. А в случае чего тем же ходом обратно в лагерь. Мешки бросай. А сама — в лагерь.

Быстрыми, бесшумными шагами направился к балке.

Прасковья Сидоровна следила, как в вечеревшем воздухе фигура Плещеева постепенно сникла. «Спустился в балку», — поняла она. Взволнованно прикладывала к уху ладонь, чтоб лучше слышать. «Что там?»