Яков Цветов - Птицы поют на рассвете

— Не крути, — помотал Кирилл головой. — Ты путем скажи, за кого нас принимаешь?

— Да как за кого? Ну как вы объяснили.

— И опять крутишь. Ладно, — махнул Кирилл рукой, показывая, что не хочет больше задерживаться на совершенно очевидном. — Скажи, есть в весках немцы? И много ли их?

— Бог их ведает. Я не считал. Мне оно ненужно.

— Мне оно нужно, — настаивал Кирилл.

— Не ведаю, — упорствовал рыжебородый. — Вот придут следом и спросят, а вас-то много. А ведаю я про то? И откуда взялись, спросят, если советская армия за тыщу верстов отсюда ушла.

— А ты скажи, много не много, пока не все еще сюда вернулись, но непременно вернутся. Непременно. И скоро. А взялись откуда?.. Прилетели, как ангелы небесные, — засмеялся Кирилл, вспомнив Тюлькина. — Так фашистам и скажи.

— А сами им скажите, — насупился рыжебородый.

— Скажу, а как же. Но для того надо знать, где они. Не бойся, братец, говори. Не может быть, чтоб разумный мужик не знал, что вокруг него делается. Не поверю.

Старик не ответил. На переносицу легла морщинка, он легонько потирал ее ладонью, но морщинка уходила глубже. Говорит, советские солдаты. Хитрит? Но слишком прямо и ясно говорит. И глаза смотрят слишком открыто. Первыми сдают глаза, когда лгут… «Наверное, парашютисты».

— Говорю же, мы советские воины, — будто мыслям своим в лад, услышал он голос Кирилла. — И каждый советский человек должен нам здесь по силе своей помочь. Не бойтесь нас, — просил и подбадривал этот твердый, настойчивый голос.

— А мы не боимся. — Рыжебородый даже отодвинулся обидчиво.

Товарищ интересуется, как они тут живут? — звучал глуховатый голос старика, лишенный интонаций. — Какая же теперь жизнь? Не в том дело, что и хлеба не бывает, и бульбы мало. Человек траву есть будет. Кору будет жевать. Было б жить ради чего. Сильный нужен интерес. А так, — дернул он плечом, — пустое. В чем же она, жизнь, только ли в том, чтобы состариться?

— А и ворона ест-пьет…

— Это ты верно. — Рыжебородый начинал нравиться Кириллу. — Вот-вот, в жизни нужна идея. Обязательно. Человек, у которого ее нет, что орех без ядра. Пустой, легкий, ненужный.

— Про идею нема чего говорить, — как бы защищаясь, поднял перед собой руку старик. — То для партейных идея. Я не партейный. Мне она ни к чему.

— То есть как — ни к чему? Значит, как та ворона? Сам говоришь, сильный нужен в жизни интерес, — не отступал Кирилл. Ему вспомнилось, как этот сильный интерес, без чего жизнь, подобно песку, бесплодна, привел его в восемнадцатом году на окраину города, в подвал, где помещался подпольный большевистский комитет. — Человек всегда что-нибудь отстаивает. То или другое. Ты, братец, из семи печей хлеб едал, не первый снег на голову, знать это должен.

— Знает хозяин, — сказал Паша, — что Гитлера давить надо.

— Ты в подсказчики не суйся, — огрызнулся рыжебородый, устремив на Пашу рассерженные глаза. — Молод еще.

Он вытащил кисет из кармана штанов с аккуратными заплатами на коленях, развязал шнурок, достал щепотью какое-то крошево и насыпал в свернутую трубочкой бумажку.

— Может, и товарищ попробует самосад? — взглянул на Кирилла. — Не курит? Может, то и добре, что дым не ест. — Он сунул кисет в жадно протянутую руку Паши, тот ловко свернул козью ножку. Рыжебородый затянулся табаком и закашлялся. — Горкуши вот сроду не пью, а курить курю. Нутро требует. Как хлеб. А в нынешнее время и вовсе, — не терял он нить своих размышлений. — Эх… — Лицо опять нахмурилось, голос стал хриплым от табака и кашля.

Паша тоже кашлянул, густо и гулко:

— Ну и злая ж у тебя махра.

— И характер у меня такой. Одно к одному.

— Значит, проживешь долго, — подал Кирилл.

— На кой оно долго… Да чем такую жизнь тянуть, будь она неладна, в гроб лучше… — свирепо тряхнул старик бородой.

— Э, рановато покойником делаешься, — укоризненно сказал Кирилл. — Погоди. Завтра, братец, так говорить не будешь.

— А что завтра? — с печальной убежденностью сказал старик. — Это завтра — насквозь видать. Как в стекло. — Помолчав, словно самому себе, добавил: — Силен немец… Ох, силен!..

— Э, братец, это ты с перепугу. С перепугу в штаны и наклал.

— Ох и сила! Ох и сила! — продолжал сокрушаться старик, не вникая в то, что сказал Кирилл. — Когда немец прошлым летом на середину Расеи пёр, черт знает куда, столько с ним танок тех, пушек, машин столько. Всю дорогу искрошили, хлеба смяли, деревья с корня сбили. Ох-тю, чего наделали! Сила, говорю тебе, — дружески перешел он на «ты».

— С перепугу и врешь!

— Да видел же. Не один я видел.

— Постой, постой, — остановил его Кирилл. — Дело, братец, не только в том, у кого больше железа. Э, нет. Нас вот мало здесь, и ни одного танка, ни одной пушки. А не думаем, что слабее гитлеровцев. У нас правда, понял ты это? Народ вокруг нас. Такие, как ты. Ну, конечно, и автоматы в руках…

— Ох и сила! — настаивал старик, не очень вдаваясь в слова Кирилла. — Танки… И что оно за такое!.. Давит, крошит, что ни попадется, не пойму даже…

Старый земледелец, он понимал одно: машины помогают людям. Иначе они ненужны. Совсем ненужны, если не облегчают жизнь людям. Выходит, и другие машины есть. Танки ведь тоже машины. Танки при всей очевидной простоте казались ему непостижимыми.

— Скоро увидишь столько советских машин, что смеяться над своим перепугом будешь. А у немца все под ногами горит, да еще полыхнет как! Такая уж наша с тобой земля, не выносит, когда чужим пахнет. А настоящей силы нет у немца, — неуступчиво отрезал Кирилл. — И быть не может! Потому что нет у немца корней в нашей земле. Как у перекати-поля. Хватит его ветром — и двинет с поля вон. Понял ты это? Нет, говорю тебе, у немца настоящей силы. По той же дороге, где ты его видел, скоро назад драпать будет. И брось мне ерундить… — распалился он.

— Дай-то бог, — вздохнул старик. Он с готовностью сдавался, словно за какой-нибудь миг проникся, что железо танков сейчас, быть может, важнее для жизни, чем железо плугов. — Дай-то бог, чтоб немцы бежали поперед наших танков…

Кириллу понравилось:

— Так, братец, и получится. Немцы будут впереди. До самой Германии будут впереди. И дорогу нам туда покажут…

Темноглазый все время слушал и молчал. Он улыбнулся:

— Спасибо за дорогие для нас слова. И скоро ли бежать будут? — Он и спрашивал и выражал затаенное желание, чтобы поскорее бежали.

— Уже драпают. Потерпите, еще быстрей побегут. Только потерпеть не значит сложить руки и ждать. — Кирилл кивнул на стол. Руки рыжебородого все еще лежали перед ним, и, казалось, тяжелые, он не может их поднять. — Кулаки, видать, у тебя крепкие.

— Кулаки ничего, подходящие, — с суровым достоинством согласился тот. — Да прок от того не велик. Из моих кулаков роту не сделать.