Игорь Бондаренко - Такая долгая жизнь

На другой день в НИИ Путивцев поймал Супруна.

— Ты был у товарища Сталина? — спросил Пантелей Афанасьевич.

— Был.

— Расскажи.

— Рассказывать особенно некогда. На формирование полков дано три дня. Понял? Три дня! В какой бы ты хотел?

— Мне все равно, Степан. Я летаю на всех машинах.

— Знаешь что? Иди к Лебедеву. Он формирует полк тяжелых бомбардировщиков.

— Добре.

21 июня 1941 года поезд Москва — Берлин около полуночи пересек государственную границу.

В Бресте стояли долго. Здесь при помощи специальных подъемников вагоны переставляли на суженную колею. Попутчица Маши Топольковой Мария Ивановна — женщина, по Машиным понятиям, уже в возрасте, лет сорока — объяснила, что во всей Европе железнодорожная колея несколько уже, чем в Советском Союзе.

Мария Ивановна уже не раз ездила этой дорогой, и Маша была рада, что попалась такая попутчица: все знает, обо всем можно расспросить — и о дороге, и о Берлине, и вообще о Германии, где Маше предстояло жить. Когда подъезжали к Бресту, в купе зашел проводник, раздал бланки деклараций.

— А это зачем? — спросила Маша.

— Так полагается, это для таможни, — пояснила Мария Ивановна.

«Таможня!» Само слово это Маша раньше встречала только в книгах и никогда не думала, что «таможня», «таможенник», «граница» — все это будет в ее жизни. Подумать только: завтра она в Берлине!..

Все, что происходило с Машей в последнее время, было похоже на сон. «Краснокожая паспортина», о которой Маша знала только из стихотворения Маяковского, лежала в сумочке. Маша уже несколько раз доставала свой заграничный паспорт, как бы не веря своим глазам. Но все было на месте, все было наяву: в паспорте ее фотография — крупная, значительно крупнее той, что была в обычном паспорте, выданном ей четыре года назад в Усть-Лабинской.

Как только она доставала свой заграничный паспорт из сумочки, тотчас же на ум приходили знакомые строчки: «Сдают паспорта, и я сдаю мою пурпурную книжицу. К одним паспортам — улыбка у рта. К другим — отношение плевое. С почтеньем берут, например, паспорта с двуспальным английским левою…» Эти строчки просто не давали ей покоя.

Она не удержалась и прочитала их Марии Ивановне. Мария Ивановна в ответ только улыбнулась.

— Разве не так, Мария Ивановна?

— Сама увидишь, девочка…

Мария Ивановна чувствовала симпатию к этой молодой женщине. Машино любопытство ее забавляло. Мария Ивановна по-своему, по-женски тоже была любопытна. «На каком же месяце беременности эта девочка? Или я ошибаюсь?» Платье на Маше было свободного покроя, и надо было иметь поистине женское чутье, чтобы заметить что-то.

— Машенька, ты прости меня… Ты ждешь ребенка?

Маша тотчас же покраснела.

— Уже заметно, да?

— Ну что ты, милая, разволновалась… Не стыдиться, а гордиться этим нужно.

— А я горжусь, Мария Ивановна, но… знаете, Юра никогда не видел меня такой, а вдруг увидит и…

— Увидит и разлюбит… Да? Ты прости, Машенька, что я тебя так называю, но ты просто дурочка. Это я тебе как мать говорю, любя…

— Но ведь я слышала, что… что некоторым мужчинам это не нравится. И они, они, как бы сказать, ну не любят женщину в такое время, а некоторые, некоторые даже ненавидят…

— Ненавидят? Не знаю, не встречала… А не нравится — такое бывает… Когда я первого носила, мой Сеня переселился от меня на диван. Я говорю: ты чего? А он мне в ответ: боюсь, а вдруг ночью задену тебя как-нибудь. Но я-то вижу, что не нравлюсь ему: лицо в пятнах, живот — торчит… Ты носишь аккуратно, даже ничего не заметно, а у меня живот был большой… Но мы оба с Сеней тогда молоды были и глупы: мне восемнадцать, а ему девятнадцать… А когда я второго ждала — мы были постарше, — тогда ничего… Твой Юра ведь тоже не мальчик?..

— Конечно, он не мальчик. Но знаете, Мария Ивановна, он как ребенок…

— Я встречала его в посольстве. Он действительно выглядит молодо, моложе своих лет. Но люди о нем отзываются хорошо: степенный, выдержанный. — Марии Ивановне хотелось сказать Маше приятное.

— Ой, Мария Ивановна, я все еще не верю, что я еду. И куда? В Берлин! К кому? К своему мужу! А кто мой муж? Советский пресс-атташе!.. Я и в Москве-то раньше никогда не бывала.

— Ничего, девочка, к хорошему привыкаешь быстро, — успокоила Мария Ивановна.

Вертя в руках декларацию, Маша чуть прыснула:

— А что, Мария Ивановна, ставить в графе: везете ли вы оружие? Я напишу: «Везу пулемет!» — И, не дождавшись ответа, тут же спросила: — Вот здесь насчет золота… У меня золотое перо в авторучке — Юра подарил. Писать?

— Нет. Это не надо. А если есть кольца, серьги, золотые монеты — это нужно писать.

— Ничего этого у меня нет, — как-то даже радостно сообщила Маша.

Поезд медленно протащился по мосту через Буг. Окна в вагонах приказали закрыть. Маша прижалась к оконному стеклу — аж нос расплющился, — увидела внизу воду, на которую падали отблески фонарей, а берега были темные, и зелень сливалась на них в черные, причудливой формы, пятна.

Когда пересекали нейтральную полосу — железнодорожное полотно вошло в своеобразный загон из колючей проволоки: проволока справа, слева и сверху. Все было освещено яркими прожекторами: шпалы, песок на железнодорожной насыпи и прилегающие к дороге кусты. Но вот поезд снова нырнул в темноту. После света она была густой, непроницаемой. Это была уже Германия, а точнее, Польша, Генерал-губернаторство, как пояснила Мария Ивановна.

— Сейчас мы остановимся, — сказала она. Но поезд не остановился, а пошел дальше, набирая скорость. Мария Ивановна высказала свою догадку: — В Бресте мы простояли дольше положенного. Наверное, из-за опоздания документы решили проверить в пути…

Ни Мария Ивановна, ни Маша не знали и не могли знать, что начальник немецкой пограничной железнодорожной станции получил приказ: поезд Москва — Берлин не задерживать, а как можно скорее направить его в глубь Германии, и чтобы никто из пассажиров не заметил, что на запасном пути стоял эшелон с танками, которые выгружались. Танкистам был дан приказ держать моторы на малых оборотах. На брусчатку насыпали густой слой песка, чтобы гусеницы не лязгали. Фары тоже было приказано не включать — благо ночь была лунной.

Примерно через полчаса после того как миновали границу, в купе настойчиво постучали, и в проеме открытой двери показалась голова в каске, мундир мышиного цвета и на груди — большая подковообразная бляха. Рядом с чином из полевой жандармерии вырос человек в штатском, в клетчатом костюме и в шляпе, — переводчик.

— Гутен абенд! Пасконтроль… Руссен?

— Русские? — спросил переводчик.

— Советские, — ответила Мария Ивановна.

Переводчик чуть заметно и, как показалось Маше, ехидно улыбнулся.