Игорь Бондаренко - Такая долгая жизнь

Постепенно погода портилась. Луна все реже появлялась в разрывах между тучами. Нос самолета и плоскости то и дело врезались в тяжелые, набухшие влагой облака. В кабине запахло сыростью, температура быстро падала. Впереди встала стена сплошной облачности. Стараясь обойти грозовой фронт, самолеты карабкались все выше и выше. Началась болтанка. Путивцев сильнее сжал штурвал управления в руках.

Самолет на время оказался выше облаков. Их слой, нижний — темно-синий; верхний — напоминал потускневшее от времени серебро. Справа и слева видны пышные шарообразные нагромождения, похожие на гигантские разрывы снарядов.

«Вот тебе и небесные чертоги», — подумал Пантелей Афанасьевич.

Не прошло и получаса, как погода еще более ухудшилась. Самолет немилосердно трясло. Вибрация передавалась всем частям бомбардировщика. Невозможно сидеть, прислонившись к спинке. От напряжения поясница стала ныть. А ведь прошли еще только около трети пути.

Впереди по курсу засверкали изломанные огненные ручьи: молнии!

Путивцев запросил Преображенского:

— Идем по курсу или в облет?

— Только по курсу. С набором высоты. Перемахнем облачность, будем пробиваться к Берлину.

Машина снова покарабкалась вверх. Тяжело дышали ее моторы, как легкие у человека, которому не хватает воздуха при ходьбе в гору.

Путивцев включил внутреннее переговорное устройство и спросил Осадчего:

— Как дела, штурман?

— Все в порядке, командир. Только замерзли руки.

— Суньте их в унты. Снимите перчатки и суньте в унты. Помогает. Проверил на себе.

— А вы? — спросил штурман, зная, что командир не может бросить штурвал и сунуть руки в унты.

— Ничего, я — горячий. А что скажут воздушные стражи? — обратился Путивцев к стрелкам. — Как у вас дела?

— У нас все в норме, только самолетов наших стало не видно, — доложил Котиков.

— Не потеряются, найдут дорогу. А вы не замерзли?

Стрелки помолчали, потом ответил Неделя:

— Есть немного, товарищ командир.

— Потерпите. Над Берлином погреемся.

Термометр за бортом показывал 38 градусов ниже нуля. На альтиметре стояло 6000 метров. Кислородные маски и стекла очков заволакивало ледяной пленкой.

Неожиданно самолет всплыл над облаками. Освещенные луной, они были похожи на сказочные замки.

— Командир! Сзади и ниже вижу три «ДБ».

— А где же остальные? — спросил Осадчий.

— Я вижу два впереди, — сказал Путивцев и добавил: — Ничего, к цели придут все.

— Скоро Штеттин, — доложил штурман.

— Как у вас, воздушные стражи? — снова спросил Путивцев.

— Нормально, — ответил Неделя.

Котиков молчал. Это было так непохоже на него.

— Почему молчите, Котиков?

И снова никакого ответа.

— Штурман, посмотрите, что с ним?

По-прежнему монотонно гудят моторы. Грозовой фронт стремительно уходил вправо.

В наушниках раздался взволнованный голос Осадчего:

— Командир! Похоже, Котиков потерял сознание. Очевидно, неполадки в кислородном приборе.

— Немедленно возьмите запасной! — приказал Путивцев. — Иду на снижение.

Машина резко вошла в облака. Плоскости, будто обжигаясь о них, вздрагивали. В кабине опять запахло сыростью. От быстрого снижения в ушах появился шум.

Путивцев стал делать глотательные движения. Как сквозь вату, до него донесся голос штурмана:

— Котиков пришел в себя.

— Под нами Штеттин, командир!

— Вижу, — сказал Путивцев.

Большой город у моря светился причудливыми гирляндами огней. Светомаскировку здесь не соблюдали. Англия далеко, а русская авиация уничтожена: ведь так сказал им Геринг. Руки сами тянутся к бомбосбрасывателю. Но нет! Нельзя! Штеттин — запасная цель. На случай неполадок в матчасти. А матчасть ведет себя пока отлично. Надо лететь дальше. Курс на Берлин.

Внизу Путивцев различил аэродромные огни. Очевидно, немцы приняли их за своих. Стали мигать огнями.

— Смотрите, смотрите, — крикнул Осадчий, — они приглашают нас на посадку.

— В другой раз. Ауфвидерзейн! — сказал спокойно Путивцев.

— Ауфвидерзейн! — не удержался Котиков, вспомнив из своего скудного школьного запаса это словечко.

— Штурман! Видите Одер? — спросил Путивцев.

— Вижу, командир.

— У города Эберсвальде река резко сворачивает на юго-восток. Не проскочить бы.

— Не проскочим, командир.

И по визуальным наблюдениям, и по приборам машина шла точно на Берлин. Внизу под плоскостями самолета земля немо молчала. По пути попадались мелкие россыпи точечных огней — маленькие города, фольварки. Но вот на горизонте появилось сначала бледное огромное пятно. Видимость была хорошей. Фронт облаков в основном остался позади.

— Впереди Берлин! — крикнул Осадчий.

— Вижу.

— Боевой, двести сорок! — снова раздался голос штурмана.

— Есть двести сорок, — ответил Путивцев. И напомнил: — Наша цель — Силезский вокзал.

— За нами идут самолеты Плоткина, Дашковского, Ефремова, — доложил радист.

Флагманский корабль полковника Преображенского летел впереди.

Берлин был залит ярким светом. Отсюда, сверху, хорошо просматривалась по уличным фонарям конфигурация улиц, площадей, заводских районов. Искрили дуги трамваев. Хорошо были видны огни электросварки.

Неожиданно в наушниках раздался голос Котикова:

— Внимание! Внимание. Мы прибыли в гости к Адольфу…

— Разговорчики, Котиков! — оборвал Путивцев. «Нервничает парень. А ты сам? Спокоен?»

Самолет выходил на цель, снижаясь.

«Пора», — хотел сказать Путивцев штурману, но не успел. Почувствовал, как машина вздрогнула, освобождаясь от бомб. Сначала оторвались бомбы, подвешенные прямо под брюхом самолета. Потом открылись бомбовые люки, и оттуда посыпались бомбы более мелких калибров.

Внизу вспыхнули первые разрывы, заметались первые всполохи огня.

— Не забудьте о листовках, — напомнил Путивцев штурману.

— Листовки сброшены!

Внизу погас свет. В наступившей темноте хорошо была видна змейка огня — горел, видно, какой-то состав на станции. В следующее мгновение сотни прожекторных лучей прошили небо. Снарядные трассы заструились совсем рядом. От близких разрывов машину стало бросать из стороны в сторону. И вдруг все озарилось прозрачно-белым неземным светом — прожекторный луч нащупал самолет. Надо немедленно уходить. Куда? Вниз? В сторону? На раздумья секунды, пока второй прожектор не взял их в перекрестие. Тогда уйти будет труднее. Путивцев повел машину резко на снижение. Почувствовал, как закладывает уши с падением высоты. Наконец все погрузилось в непроницаемую темноту. Будто самолет провалился в преисподнюю. Только шум моторов и близкие разрывы снарядов свидетельствовали о том, что они еще на этом свете.

Медленно проступали сигнальные огни приборов — глаза постепенно привыкали к темноте.