Игорь Акимов - Баллада об ушедших на задание. Дот

- У меня была только неделя. Слишком мало, чтобы разыскать проклятого барона, но достаточно, чтобы принять решение о выходе из игры. Видите ли, - уже совсем спокойно объяснил Райнер, - если б я оставался в армии, многое осложнялось бы уставом и погонами, армейской иерархией. Фон Хальдорф вполне мог толкнуть меня под военный трибунал. По нынешним временам - безрадостная перспектива.

- И вы продолжали воевать…

- Да, еще почти всю зиму. Мы прикрывали десятую армию, и мне чертовски повезло. В один только день, 15 февраля, когда эти варвары бомбили знаменитый Кассинский монастырь, я сам сбил три «боинга». Но их были сотни, и когда нас осталось меньше эскадрильи, нас перебросили на север, и мы стояли почти без укрытия на каком-то дурацком лугу на полдороге между Римом и Чивита-Кастеллана. Однажды меня послали на разведку в район Неттунии, и все было подозрительно спокойно. Мне дали сфотографировать порт, но уйти морем не позволили - там стоял авианосец. Я чувствовал, что на обратном пути меня встретят, и бросился в другом направлении - к запасному аэродрому в долине Сакко. Не помогло. Их была целая эскадрилья. Я выбросился под нашими позициями в Чистерна-ди-Рома, и обе раны оказались пустяковыми, но контузия была настоящая. Хороший повод. Милый Кессельринг был на высоте, выпустил меня вчистую.

- Где ваша справка о непригодности?

- С собой не ношу. Военная жандармерия проучила два месяца назад - порвали справку у меня на глазах. Патриотический пыл, видите ли. Получить копию было не легче, чем оригинал.

- Следовательно, опять только слова, - констатировал Малахов. - Предположим все же, что вы рассказали нам правду. Скажите, граф, если не секрет: что вы собирались делать дальше - после того, как отомстите фон Хальдорфу.

- Я бы уехал в Швейцарию. Разводил бы цветы, собирал марки. - Он улыбнулся приятному воспоминанию. - У меня прекрасная коллекция на вилле в Люцерне.

- И так всю жизнь?

- Надеюсь.

Капитан Сад, который стал подремывать, сейчас вздрогнул, выпрямился и глядел на графа во все глаза. Капитан вырос на войне и ею был воспитан. И знал - жизнь здесь висит на тончайшей ниточке; тем более - жизнь разведчика. И он никогда не думал о будущем и делал это сознательно: ведь мечты - это сокровище, которому нет ни цены, ни меры; и как подумаешь, что может ведь так случиться, что на одну чашу весов ляжет выполнение задания, а на другую - твоя мечта… Нет! Он был уверен в себе. Он знал, что выберет первое - свой долг. Но он не хотел этой ненужной борьбы, не хотел, чтобы в нем хоть что-то могло дрогнуть во время выполнения задания; не хотел - пока идет война, чтобы у жизни появилась иная цена и смысл, кроме необходимости выполнить задание.

И вот сейчас перед ним сидел человек, который среди крови и ненависти спокойно рассуждает о будущем, и не сомневается в нем, и для него не существует ничего, кроме этого будущего: «через неделю» и «всегда потом»… и ничего, кроме личной жизни, личной ненависти и личной судьбы… Ты можешь верить его историям, можешь не верить, тут дело не в словах, а в сути, в существе; в этом он не врет. В этом он действительно настоящий, такой как есть… Непостижимо!

- А как же ваша родина? Ей предстоят нелегкие испытания, - сказал Алексей Иннокентьевич.

- Знаю. Поверьте, господа, мне было нелегко решиться на этот шаг: отойти в сторону от борьбы. Надеюсь, вы не считаете меня трусом… Но немного нужно ума, чтобы пройти последний путь с истерзанной отчизной! Это философия толпы, философия баранов, которые мчатся в облаке пыли, не разбирая дороги, туда, куда их гонят. Насколько больше мужества нужно тому, кто хочет остаться самим собой, кто хочет перелезть стену и вырваться из сумасшедшего дома. Мне надоел этот мир, отравленный политикой. Я хочу жить естественно, хочу жить честно. Я сделал выбор - и отошел в сторону. Я ничей. Понимаете? Я ни с кем!…

Райнер развивал свою доктрину невмешательства горячо и долго, так что наконец и Алексей Иннокентьевич не выдержал.

- Довольно, - сказал он. - Вы признали, что ваша первая легенда была ложна. Вторая разработана убедительней, однако опять ни единого документального подтверждения. Неприятно говорить такие вещи, но мы вам по-прежнему не верим.

Райнер смотрел на него несколько мгновений, осмысливал ответ, потом понял, что это означает подтверждение прежнего приговора, и вскочил.

- Но вы не можете, не имеете права расстрелять меня просто так! Это будет убийство! Вы просто мясники, а не солдаты, если пойдете на это! Клянусь вам, я ни с кем! Я только сам за себя…

- Это невозможно…

- Но это так! Вот он я, перед вами - человек, который хочет пройти мимо всех как тень.

- Это невозможно.

- Ах, так?… Будьте вы прокляты!

Граф с неожиданной для такого огромного тела ловкостью вдруг перекатился назад. Харитончук не ждал удара, полетел в кусты и опрокинулся. Но граф не прельстился его автоматом. Он схватил обломанную ветку бука, здоровенную, длиной метра в три, и, подняв ее над головой как палицу, бросился на офицеров. Алексей Иннокентьевич понимал, что удара не будет, не должно быть, но поневоле весь напрягся й ждал, куда будет нацелен удар, если он все-таки случится. Тогда увернуться, сделать ложный выпад и положить этого верзилу отработанным ударом: ребром ладони по шее. А вот капитан Сад будто и не видел ничего. Он сидел все такой же прямой, обхватив руками одно колено, и только в глазах появилось насмешливое выражение.

- Ну что ж ты не бьешь, граф? - спросил он у остановившегося немца.

Райнер колебался еще несколько мгновений, потом отбросил ветку далеко в сторону, плюнул в сердцах под ноги и отвернулся, яростно затолкав кулачищи в карманы галифе.

- Глупый ты парень, Райнер, - сказал капитан Сад, встал и подошел к немцу; его макушка была чуть выше плеча графа. - Ладно. Ты свободен.

- Идите к черту, капитан, - сказал Райнер.

- Скорее всего я там буду сегодня же.

- Если вы думаете, что теперь я лучшего мнения о вас…

- Ладно, ладно. - Капитан Сад засмеялся. - Знаешь, Райнер, а я тоже собирал марки. Даже специально на почту устроился работать разносчиком в вечернюю смену. У меня их было много, марок-то, почти тысяча.

- У меня в Люцерне отведен для этого целый кабинет. И специалист нанят, чтобы следить за новинками и ездить по аукционам.

- Лихо, - ответил капитан Сад, но из гордости не спросил, что такое аукцион.

Сашка так и не смог связаться с дивизией.

За семь дней, пока добирались сюда, группа ни разу не вышла в эфир. Сейчас никто из своих не знал, где они, и если им случится вступить в бой и погибнуть, об этом не узнает никто.

- Далеко они, - жаловался Сашка, - вот поближе б им надвинуться хоть на сотню километров…