Питер Устинов - Побежденный. Рассказы

Командиром остатков дивизии Гран Сассо был некий капитан Валь ди Сарат, рыжеволосый, рыжебородый, голубоглазый пьемонтец. Он протянул графу руку, но граф отказался ее пожать. Валь ди Сарат засмеялся.

«Другие», услышав выстрел в дворецкого, пришли к поспешному выводу, что вот-вот начнется большое сражение, и предприняли крупномасштабные военные операции против воображаемого противника.

Успешно преодолев несколько холмиков, где не было оказано никакого сопротивления, быстро продвигавшийся авангард «других» внезапно столкнулся с бдительным охранением «некоторых», и перестрелки удалось избежать просто чудом, поскольку слова пароля, сложную лирическую фразу поэта Кардуччи, никто толком не запомнил. Те, у кого потребовали пароль, забыли его, и спасло их только то, что те, кто требовал, тоже забыли. Собственно говоря, за пароль сошла бы любая стихотворная строка, а тот, у кого хватило глупости выступить с такой прозаической фразой, как «я дворецкий графа», вполне заслуживал пули. Она демонстрировала недостаток воображения, наказуемый в Италии.

Когда во всем разобрались и командиры удалились в заброшенную лачугу, началось совещание.

Важные новости пришли по системе тайного сообщения невесть откуда, но были несомненно верными. Филиграни как командир партизан ручался за их точность. Они гласили, что Гитлер в этот самый день был убит во время конференции и что немецкие войска повсюду взбунтовались.

— Образовано правительство из генералов, — сказал Филиграни. — Наша задача, товарищи, заключается в том, чтобы забыть наши разногласия и решить, каким образом создавшееся положение может пойти на пользу нашим военным действиям. На этом я открываю совещание и прошу вносить любые предложения.

После чего с восхитительной непредвзятостью обратился к Эльвиро Робусто, своему заместителю у кормила управления партизанским отрядом, и попросил его открыть дискуссию. Робусто, одноглазый гигант, сражавшийся в рядах гарибальдийцев в Испании, начал речь, которую Филиграни тщательно отредактировал два часа назад.

— Товарищи, солдаты, друзья, я как заместитель командира ударной партизанской бригады считаю, что немцы, уже деморализованные и находящиеся в состоянии крайнего смятения по всей нашей священной Италии, завтра утром, то есть сегодня утром, не смогут противостоять нашему натиску и что поэтому нам нужно атаковать их под открытым небом всеми имеющимися у нас средствами, увенчать таким образом итальянское оружие еще одной славной победой и опередить англо-американские войска, которые прибудут со временем и заявят, что освободили нас. Товарищи, я считаю, что район Сан-Рокко аль Монте может и должен быть освобожден итальянцами. Вперед, к общей победе.

— Полковник? — произнес Филиграни.

Старый Плюмаж был роялистом. Это означало не какую-то глубокую привязанность к правящему монарху, а глубокое почтение к святыне своего мундира.

— Среди суждений, которые я почерпнул в Капоретто, а затем в Витторио Венето, есть такие: «Pazienza, sempre pazienza» [26] Терпение, всегда терпение (ит.). . «Не показывай своих карт, пока не знаешь их сам»; «Когда испытываешь искушение наступать, задай себе вопрос, не благоразумнее ли сперва отступить, и наоборот, разумеется». Он сказал это и уставился на Филиграни и Валь ди Сарата; в глазах его светилась любовь, та солдатская любовь, которая легко переходит в жестокость. — Когда я поглядел на наших людей, — продолжал он, — в моем сердце поднялась волна гордости, которую могу назвать только отцовской. Простите меня, я значительно старше вас.

Наступила подобающая благоговейная пауза, во время которой Старый Плюмаж утер платком сухие глаза.

— И я сказал себе, — продолжал он хриплым голосом, дрожавшим от овладевшего им чувства, — сказал, не прольется ли по прихоти кого-то из командиров добрая, горячая кровь; не окажется ли весть о смерти нашего злейшего врага Адольфо Гитлера преждевременной или хитростью с целью заманить нас в ловушку? Синьоры, синьоры, будем осторожны, осторожны и осмотрительны, и когда пробьет час, пусть каждый будет на своем посту! Тогда мы пойдем вперед под знаменами, которые павшие обессмертили своей жертвой и которые живые увековечат своей сверхъестественной храбростью!

Трудно было удержаться от аплодисментов, но Филиграни был несколько отдален от жизни своими скучными убеждениями.

— Граф? — произнес он.

— Полагаю, — ответил тот, — что, если люди говорят о необходимости дожидаться, когда пробьет час, они на самом деле рекомендуют вступить в битву, когда исход ее будет уже решен. Они, в сущности, предлагают: «Давайте подождем, когда пробьет час, подождем, чтобы после этого протекло изрядное количество времени, а потом с радостными кликами захватим то, что уже захвачено».

И подавил вспышку возмущения величественным жестом.

— Я говорю, опираясь на авторитет своих предков, находившихся у власти десять веков. Меня неизменно вдохновляют интимные записки Лодовико Первого и политические сонеты Эрменеджильо дельи Окки Бруни, как вам всем известно, моего предка со стороны оплакиваемой матери. Могу сказать, что в основе нашего национального духа лежит реагирование, а не инициатива — в том, что касается военных дел, разумеется. Мы — нация личностей. В мирное время это имеет свои достоинства. Благодаря этому мы дали миру художников, поэтов, архитекторов, механиков, исследователей, каких нет ни у одной другой нации. Однако во время войны это оборачивается недостатками. Мы по-прежнему порождаем блистательных героев, которые идут на смерть, ведя к цели торпеду, и в других отчаянных одиночных операциях. Однако когда мы в массе, блистательности у нас, откровенно говоря, нет. У любой нации есть какие-то слабости. Нашей слабостью является тот прискорбный факт, что, когда итальянцев много, они успешнее сражаются друг с другом, чем с противником. Поэтому меня не удивляет, что в столь блестящей операции жертвой оказался мой дворецкий. В свете этого достижения я ратую за еще большую осторожность, чем полковник Гаретта. Я ратую за немедленное определение этого героического часа, который пробьет, едва первые войска союзников пройдут через деревню. Давайте будем такими же расчетливыми, как на протяжении всей истории; давайте одержим победу, когда всякая возможность поражения будет устранена менее хитроумными союзниками.

Раздались выкрики «за» и «против»; их прекратил сам граф, добавив:

— Немцы действуют, не думая; мы говорим, не действуя. В результате мы выиграем войну. Синьоры, во время войны действовать при каких бы то ни было обстоятельствах в высшей степени опасно.

Капитан Валь ди Сарат был не столь осторожным, правда, и не столь опытным. Когда он говорил, держа в руке трубку из вишневого дерева, его голубые глаза поблескивали.