Геннадий Евтушенко - Люди одной крови

Он не заметил, как стоявший в окружении сослуживцев метрах в десяти от них Одесса, восхищённо глядя вслед Наталье, протянул:

– Вот это цаца… Куда там Циле Мишкиной…

С этими словами тихонько отошёл он в тень сада, легко перемахнул через хлипкий штакетник и бесшумной воровской походкой устремился за Натальей. А она, как и Михаил, была расстроена разговором с ним. И когда на плечо ей легла мужская рука, радостно обернулась:

– Миша?!

И тут же радостная улыбка сменилась удивлением – прямо перед ней расплылось в ухмылке незнакомое мужское лицо.

– Не Миша я, не Миша. Но тебе будет даже лучше, чем с Мишей.

Она хотела закричать, но он уже закрыл ей рот ладонью, бормоча:

– Тихо, ципа, тихо. Всё хорошо будет. Хорошо. Не шуми только. А то плохо будет.

Он тяжело дышал, одной рукой зажимая ей рот, а второй судорожно сжимал подол форменной юбки, стараясь задрать её к поясу. Наталья пыталась вырваться, но боец, хоть и был небольшого роста, оказался крепким парнем. Больно двинул её плечом в грудь, прижав к забору, так что она пошевелиться не могла, и пытался поцеловать в губы. Наталья уклонялась, крутила головой, с ужасом глядя в его обезумевшие глаза. Наконец каким-то невероятным усилием ей удалось повернуться к нему спиной. А он, обхватив её сзади, с силой сжимая груди, страстно шептал в самое ухо:

– Ну шо ты, ну шо ты? Ципа, ну в сам деле? Ну шо ты? Хорошо будет! Ну…

Не успел Одесса закончить фразу. Какая-то неведомая сила схватила его за шиворот, оторвала от земли и развернула. Сашка и не сообразил сразу, что произошло. Увидел только ствол огромного тополя, стремительно наезжающего на него. Так со всего маху и въехал Сашка в этот тополь. И сполз вниз по стволу, размазывая по белой коре кровь и сопли. И остался лежать кулем у его подножия.

Наталья медленно повернулась. Михаил. Она, ошарашенно глядя ему в глаза, выдохнула:

– Ты?..

Тряхнула головой. Больше ничего сказать не смогла. А Кутузов уже улыбался. Смущённо. Как будто сам виноват был в чём-то.

– Я это, я. Не бойтесь, всё уже прошло.

Она и не боялась. Но опомниться сразу не смогла. «Как это случилось? И негодяй этот? И Миша… Вот уж счастье, что рядом оказался. Но как? Мы же попрощались». Впрочем, размышлять об этом было некогда. Она почему-то принялась оправдываться:

– Я не виновата. Он сзади так подкрался… Так тихо, неожиданно… А то бы… Я бы… – Она запуталась, замолчала.

Михаил покивал:

– Понятно, понятно. Наталья Александровна, вы не расстраивайтесь. Всё бывает. В семье не без урода.

Наталья смущённо поправляла сбившуюся юбку и, не глядя на Михаила, постепенно приходила в себя. Наконец сказала:

– Спасибо тебе, Миша.

Он пожал плечами, ответил:

– Да не за что. Вы бы и сами справились. Я только помог немного. – А сам подумал: «Счастье, что решил догнать Наташу и поговорить с ней. Бог знает, что мог бы натворить здесь этот раздолбай».

Наталья глянула на лежавшего под деревом Нечипая. Осторожно спросила:

– Ты не убил его? Вроде не шевелится.

Кутузов оглянулся. Хотел было подойти к Сашке, но передумал. Обернулся к Наталье.

– Не убил. Одесситы, они живучие. Оклемается. Сейчас займусь им.

У Натальи глаза округлились:

– Что, снова бить будешь? Не надо. Прошу тебя, не надо.

Михаил усмехнулся:

– Да я и не думал, – кивнул в сторону Нечипая: – Из тюрьмы да в строй. Года три женщину не видел.

А тут такая красавица. Вот и потерял голову. Так-то он парень ничего, только дури много.

Наталья всё мимо ушей пропустила. Только слово «красавица» стегануло так, что кровь в виски ударила. И сразу почему-то к Жорке захотелось. Окунуться в его шершавые и горячие ладони. А вслух сказала:

– Ну ладно, нашел красавицу.

И покраснела так, что побоялась, что он и в темноте это заметит.

Мишка хотел сказать, что красота не только внешняя, но и внутренняя бывает, да вовремя спохватился – понял, как ей приятно насчёт красоты слышать. Смутился. Сказал:

– Вам, наверное, пора. Муж заждался. Идите, я здесь разберусь, – помолчал и добавил. – Да… здесь ничего не было. Верно?

Наталья уже полностью пришла в себя. Шепнула, кивнув ему:

– Верно. Так я пошла?

– Ну да. Идите.

Но уйти просто так она не могла. Шагнула к нему, встала на цыпочки и, притянув за шею Мишкину голову, чмокнула его в щёку. Почему-то против ожидания и не смутилась даже. Сердечко не ёкнуло. А отступив на шаг и смело глядя ему в глаза, сказала:

– Теперь наедине можешь называть меня Наташей. Кутузов улыбнулся:

– Слушаюсь, товарищ военфельдшер, наедине называть вас Наташей. – И добавил, – на войне всё быстро проходит.

– Что быстро проходит? – не поняла она. Кутузов снова улыбнулся:

– Да семь вёрст пёхом.

– А… это. Да, тут всё быстро. Ну пока.

Наталья помахала ему рукой, резко развернулась и ушла.

Кутузов обернулся к Нечипаю. Тот уже сидел под деревом. Кровь из носа всё ещё сочилась. Он глянул вслед удаляющейся Наталье, потряс головой, пробормотал:

– Ты шо, сдурел? Чуть не ухайдокал на хрен! А хто ж немцев бить будет?

Михаил разозлился.

– Ты мне тут дурочку не гони! – Передразнил: – Немцев бить! Тут не немцев, тут тебя бить надо!

Нечипай, утирая нос рукавом шинели, пробормотал:

– Хто ж знал, шо она твоя баба? Михаил замахнулся на Одессу:

– И-и… Кто ж знал! Дурак ты, Сашка! Какой же ты дурак! При чём здесь «чья она баба»? – Он слегка постучал кулаком по лбу Нечипая. – Она – сестра милосердия!.. Вот пойдём в атаку, может быть именно она, под огнём, на себе будет тащить тебя с поля боя! Собой рискуя, тебе, оболтусу, жизнь будет спасать. А ты? Ты, сучонок, хотел её изнасиловать. Ты хоть понимаешь, что это значит? Да если я расскажу ребятам, что здесь случилось, тебя в первом же бою свои кокнуть могут. Не понял? Сестра на фронте – это ж святое.

Одесса принялся отнекиваться.

– Да знаю я, какое это святое. Рассказывали. На позицию девушка, а с позиции…

Кутузов не дал ему закончить, закипел. Врезал пощёчину. Крепкую. У Сашки только голова дёрнулась. Он схватился за щёку, заскулил.

– Шо богуешь, шо богуешь? Здоровый вырос? Сам говорил: в атаку пойдём… оглядывайся. У нас в Одессе…

Кутузов прищурился:

– У вас в Одессе? Что у вас в Одессе? В спину стреляют? Ах ты гнида!

Нечипай стушевался. Испуганно глянул на Михаила, снова утёрся рукавом шинели. Потупившись, сказал:

– Та не. То я так, с дуру. И насиловать никого я не собирался. Так, тело женское… это… ну, почуять. Помять, что ли.

– Помять… – покачал головой Михаил. Ему стало жаль Сашку. «Несчастный парень, – подумал он. – А ведь сам просил присмотреть за ним. Вот я и присмотрел. Теперь воспитывать надо. Да дурь выбивать. Не кулаками, конечно». Он примирительно сказал: