Геннадий Евтушенко - Люди одной крови

– Моя?

И Поляков по-военному ответил.

– Так точно, Леонид Ильич! Та самая, что вы мне в сорок первом вручили.

Брежнев повернулся к присутствующим, кивнул на Полякова.

– Видали? Вручил! Этот хлопчик в сорок первом под Одессой собрал человек сто отступавших и трое суток держал оборону против целой дивизии. А? Скромник! Ты тогда, Поляков, не Красную – Золотую Звезду заслужил! Да время не то было. А жаль, она б тебе и сейчас не помешала.

Он шагнул к раскрытой двери своего кабинета, взмахнул рукой.

– Проходи, Георгий.

Поляков прошёл в кабинет, ошарашено думая: «Ни фига себе! И имя помнит. А я сомневался». Не знал тогда Жора, насколько сентиментален был Леонид Ильич, и что в июле сорок первого он, в порыве восхищения подвигом Полякова, превысил свои полномочия, наградив его орденом. Получил за это бо-ольшой нагоняй, а потом собственноручно задним числом писал на него наградной. Так что, события тех дней, Поляков, и не только фамилия, но и имя его надолго врезались в память Брежнева.

Днём поговорить толком им, конечно, не удалось. Зато тем же вечером они отвели душу.

Наверное, у Брежнева была комната отдыха, наверняка и в обкомовской столовой был зал для гостей и высокого начальства, но Леонид Ильич ожидал Полякова в кабинете. Вера Сергеевна (сама любезность), казалось, всю жизнь только Жорку и ожидала. Увидев его, расплылась в улыбке и сразу провела в кабинет шефа. Брежнев разговаривал по телефону, кивнул ему и глазами указал на стул. Вера Сергеевна усадила Жорку на место и тихонько вышла. На столе водка, коньяк, закуски. Небогатые, но всё же не тушёнка. Много овощей, фрукты. Леонид Ильич, закончив разговор, сел напротив.

– Ну что, Жора, водка, коньяк?

– Я по-фронтовому, предпочитаю водку.

– Согласен, наливай.

Сидели они не долго, может, час или полтора. Брежневу ещё на завод надо было ехать. Работал он много, времени в обрез. Но они успели поделиться воспоминаниями о войне. Леонид Ильич больше расспрашивал и слушал. О себе говорил мало. А Поляков рассказывал ему о своих фронтовых дорогах, о Наталье, об Олечке, о службе в настоящее время. Брежнев слушал с интересом. Рассказал Жора и о том, что Наталья снова беременна, что ждёт он пацана и будет растить себе смену. Он всё думал о том, как бы сказать насчёт квартиры. Рассказать, что родители постарели, и они с Наташей хотят забрать их к себе. Как и старенькую Наташину бабушку, которая всё ещё ютилась где-то в Самарканде, поскольку дом её в Крыму разбомбили, и ехать туда не имело смысла. Несколько раз он порывался перевести разговор на эту тему, но в последний момент нужные слова будто застревали в горле. Боялся, что Брежнев решит, что именно из-за квартирного вопроса он и пришёл к нему. А это было не так. Он пришёл к нему, как к боевому товарищу, человеку, с которым свела его судьба в самое тяжёлое, самое смутное время войны. Ведь именно тогда, в те двое суток, когда с небольшой горсткой людей он сдерживал наступление полка, а может быть, целой вражеской дивизии, бил фашистов и видел, как они бегут, и родилась его несокрушимая вера в победу. И именно это было важно для него.

Прощаясь, Брежнев спросил:

– Георгий, может быть, просьбы какие-то есть? Ты говори, не стесняйся. Поможем, заслужил. Квартира, детский сад, может, что другое?

И снова Поляков не смог сказать, что, конечно, и квартира нужна, и детский сад. Чуть ли не с ужасом подумал: «Что скажет Наталья?», потому что вместо этого он покачал головой и ответил:

– Нет, Леонид Ильич. Не беспокойтесь, всё в порядке. Живём, как все. Всё нормально. Спасибо.

Брежнев как-то подозрительно глянул на него.

– В порядке, говоришь? Ну, ну.

И они распрощались.

Домой Поляков не спешил. Оттягивал ту самую минутку, когда Наталья станет спрашивать его насчёт квартиры. Как именно он спросил, и что именно Брежнев ответил. Георгий понимал жену, её заботу о семье. Он только не знал, как объяснить ей, что не мог он ничего ни просить, ни тем более требовать у Брежнева. Вспомнил Любавина, вспомнил Никулина. Эти бы не просили. И Мишка Кутузов не просил бы. А что же я? Я ж с ними одной крови. «Да и Наташка моя такая же, – думал он. – Просто время сейчас другое. И её понять можно: как наседка, о семье заботится. Были б мы вдвоём – и не заикнулась бы. А тут Оленька, Ванюшка на белый свет просится (они твёрдо решили: если мальчик родится, в честь Любавина Иваном назвать), родители – и всё это Натальины заботы. Я-то что? Ушёл затемно и пришёл затемно. А дом на ней». Вот из-за этих дум он и не спешил домой. Заявился поздно, с недовольным видом. А когда Наталья попыталась что-то сказать, он отвернулся, бросил краткое «потом». Она и не стала заводить разговор ни о квартире, ни о Брежневе. А утром Поляков рано ушёл на службу. Наталья надулась. Несколько дней они почти не разговаривали. В доме поселилась напряжённая тишина. Даже Оленька притихла.

А через неделю – как гром среди ясного неба! Бах! Получите ордер! И Поляковы въехали в трёхкомнатную квартиру в новом доме.

Жизнь пошла другая. И заботы другие. Сначала, как водится: ремонт, мебель, занавесочки, скатерочки, салфеточки – с ума сойдёшь! Только купили всё, расставили, развесили – в роддом пора. Рожать. Родила Наталья мальчонку – три с половиной кило! Не нарадуешься! А новых, хоть и счастливых, забот сколько? А тут и бабушка Вера из Самарканда приехала. Хорошо, что старушка шустрая оказалась: не в тягость, а в помощь. И на базар сбегает, и в магазин, и приготовить может, и пелёнки простирнуть. А места в трёхкомнатной! Это ж после девятиметровки! Хоть в футбол играй! Наталья, как вспомнит коммуналку, так и попрекает мужа.

– Что ж ты мне сразу не сказал, что с Брежневым обо всём договорился? Сходи поблагодари!

– Щас! Только за бутылкой сбегаю.

На самом деле к Брежневу он сходил. Договорился с Верой Сергеевной о времени, когда Леонид Ильич будет свободен, и сходил. Вера Сергеевна встретила его, как родного. А Брежнев хорошо, но суховато – спешил, как обычно. Но минут пять уделил. На прощание сказал:

– Эту квартиру не я тебе дал, а город выделил. Кому ж ещё выделять? Ты заслужил. И нечего меня благодарить. Извини, ехать на стройку надо, люди ждут. А ты не стесняйся. С Верой связь держи. Будет у меня время – с удовольствием посидим, былое вспомним и по чарке выпьем.

Впрочем, встретиться им больше не довелось. Вскоре Брежнев уехал работать в Днепропетровск.

А потом в трёхкомнатной появились и родители Жоркины: Сергей Фёдорович и Антонина Николаевна. Наталья и тут не расстроилась: это ж родители. Хлебнули горя в оккупации. А места всем хватит. Отношения в большой теперь семье сложились хорошие. Старикам Наталья сразу понравилась, и они стали называть её дочкой, а она соответственно их папой и мамой. Баба Вера сначала было поджала губы: вроде обидно стало за дочку, но потом мудрость подсказала: правильно повела себя Наталка. Любовь хранит семью. Пусть так и будет. Кроме того, она видела, что родители Георгия искренне полюбили жену сына, и ничего показного в их отношении к ней нет. А сама баба Вера быстро нашла общий язык с Антониной. Сергей Фёдорович пошёл работать на завод «Коммунар» по своей специальности – токарем. Это всех устроило: и человек при деле, и дома не толкается, и денежки кое-какие зарабатывает. Жизнь потихоньку вошла в своё русло: каждый занимался своим делом, знал своё место, и из этого складывалась нормальная семейная жизнь. Всё устоялось, всё утряслось.