Дмитрий Ли - Журавли покидают гнезда

— Но русские разве дадут нам оружие и людей? — спросил мужчина с проседью в шевелюре. — Какая им от этого польза?

— Вот и я говорю, что печаль вдовы понятна лишь вдове, — вставил Денук.

— А вами что двигало, когда вы шли спасать узников? — спросил Ир. — Кто они вам, эти узники? Отцы? Сыновья? Братья?

— Они корейцы, — подметил человек в тюбетейке.

— Но помимо национальной солидарности есть еще и классовая солидарность, — сказал Ир. — А это означает братство и единение всех угнетенных народов. Без этого трудно, нельзя жить простым людям. Поэтому и призываю быть рядом с русскими в суровое для них время. Ведь говорят в народе: ожидая добрых гостей — сам наведайся к ним.

— В народе говорят и другое, — вновь подал голос Денук. — Погнавшись за диким кабаном, потеряешь домашнюю свинью. Не нужно искать спасения за чужой спиной. И запомните — ненависть сильна лишь тогда, когда ущемлены твои личные интересы.

— Вот и выходит, что проголодавшемуся тигру не страшен и сам начальник уезда! — выпалил Бонсек.

Кто-то засмеялся. Все оживились. Сквозь шум послышался звонкий выкрик:

— Не раскусив ореха, не узнаешь его вкуса! Пусть попробует, может, пронесет!

Мужчина в тюбетейке хихикнул было, но сразу осекся, увидев поднявшегося Денука.

Оглядев суровым взглядом притихших людей, он подошел вплотную к Бонсеку и, цедя слова сквозь зубы, сказал:

— Кажется, я раскусил этот орешек. Знал бы, что он ядовитый, подумал бы, идти за ним в крепость или нет. — И он удалился.

Бонсек не ожидал, что его безобидная шутка вызовет такой гнев Денука. Ни огненные клещи, которыми сдирали с пальцев ногти, ни свинцовые дубинки жандармов не причиняли ему такой боли, как эти слова товарища. Ну откуда в нем столько злобы?

— Мне трудно найти слова, чтобы выразить свою благодарность вам — моим спасителям, — с волнением выговорил Бонсек. — Но я хочу спросить: зачем вы так поступили, если раскаиваетесь, если пути наши расходятся?

Наступило молчание. Его нарушил Мансик. Решительно поднявшись, он подошел к Денуку, сказав с укором:

— Ты очернил и себя, и нас. Так вот, дорожа памятью своих предков, их доброй фамилией, теперь я уже не смогу остаться с тобой.

Подняв с земли карабин, он отошел к Бонсеку. За ним последовали еще двое. Мужчина в тюбетейке тоже поднялся, но, замешкавшись, виновато поглядел на Денука, стоявшего теперь с опущенной головой, потом перевел взгляд на Ира и стал поспешно собирать свои пожитки. На месте остались двое — Денук и Гирсу.

— Ну а ты что стоишь? — спросил Денук, метнув разъяренный взгляд на Гирсу. — Беги и ты!

Тот не шелохнулся. Уставившись глазами в винтовку, лежащую на земле возле ног, он о чем-то размышлял, шевеля губами. К нему приблизился Ир и, подняв с земли ружье, протянул ему:

— Не теряйте времени, Гирсу, товарищи ждут вас.

Гирсу взял винтовку, но тут же отбросил ее.

— Товарищи, — повторил он устало и с болезненной гримасой на побитом оспой лице. — Кто они, эти товарищи? Революционеры? Но я не революционер. И не жандарм, которого вы ненавидите.

— Но вы стреляли в них.

— Нужно было, и стрелял, — прохрипел Гирсу.

— Как это понимать? Вы любите говорить загадками, но сейчас не время их решать. Я успел заметить и другое: вы что-то таите от нас. Откройтесь же хоть теперь, когда мы расстаемся. Почему вы оказались с нами? Я знаю, вас привел Денук, но сами-то вы понимали, куда шли?

— Знал…

— А зачем?

Гирсу насупился.

— У меня была работа, был дом, сын… — сказал он наконец. — Он с такими, как вы, связался. Ругал я его сильно. Бил. А он свое делал. И угодил в тюрьму. Сколько унижений перенес. Просил властей, умолял. В ногах ползал. Все готов был отдать. Не отпустили. Слегла его мать. Тогда я и взял винтовку. Взял, чтобы его спасти. Не спас. Погибла и его омони…

Он отошел к обрыву и долго глядел вниз, в темную щель пропасти.

— Я знал вашего сына, — сказал Бонсек.

И когда Гирсу повернулся, тот чуть не отшатнулся в испуге. Столько дикой злобы и ненависти было в безумных глазах Гирсу.

— Да, я знал Хонсека, — повторил Бонсек. — Мы были в одной камере.

— Почему ты до сих пор молчал? — спросил Гирсу.

— Не хотел огорчать вас.

— Зачем же ты теперь делаешь это?

— Мы уходим. И я обязан рассказать вам о его последних минутах жизни.

— Так говори же, что тянешь! — крикнул Гирсу.

— Его пытали первым, — начал Бонсек. — Они хотели узнать имя зачинщика стачки. Вы, наверное, имеете представление о японских методах пыток. Поглядите. — Бонсек показал руки. И Гирсу увидел: с некоторых пальцев были содраны ногти, и они кровоточили. — Но это было только началом испытаний. В тот день Хонсека держали особенно долго. Потом приволокли в камеру и бросили… Он пришел в себя не скоро. А когда очнулся — сказал: «Со мной, кажется, кончено. Но если ты выстоишь, не забудь навестить моих стариков. Скажи им, что я был верным сыном Кореи». Вскоре опять пришли за ним. Мы ждали его, напрасно. Я горжусь вашим сыном. Он такой же патриот, как и старик Ли Дюн.

Гирсу, опершись лбом в крепко сжатые кулаки, зарыдал, свирепо выкрикивая слова проклятия.

Построившись в ряд, отряд ждал команды. Но Ир медлил. Он глядел в сторону обрыва, где над самой пропастью стояли двое. Вот один из них подошел к другому, что-то сказал, потом, постояв, поднял с земли винтовку и побрел от него сперва нерешительными, затем все более уверенными шагами. Он шел к отряду. Это был Гирсу.

Пожалуй, ни один здешний зверь не знал так хорошо местных троп, как Ир. Не одну сотню километров облазил он по таежным склонам и ущельям в поисках того единственного места, где можно было благополучно провести людей.

Но теперь, когда корабли плотно перекрыли все переходы на посьетском участке, а отряды карателей засели в щели Мончугайской заставы и рыщут по устью реки Амноккан, да еще разнюхали и водный путь в Россию вдоль побережья Восточного моря, тщательно осматривая все без исключения шхуны и мелкие джонки, нужно быть предельно осторожными. Решили не рисковать.

Новый путь оказался тяжелым. Он проходил через крутые холмы и непролазные дебри, через гребни труднодоступных хребтов, тянулся тропкой по теснине каменных скал над пропастями, спускался в ущелья и уходил под выступы нависших глыб в темень узких тоннелей. Ир шел уверенно, находя в потемках среди множества одинаковых троп нужную. Казалось, сама природа помогала ему, подсказывала. Искривленный ствол сосны, трещина в камне, оголившийся корень, груда костей животных — все они что-то говорили ему.