Дмитрий Ли - Журавли покидают гнезда

«Петр, мой родненький! Деньги твои получаем исправно. А только не радуют они нас. Мы с мамой знаем, что за них тебе достается сполна. Боимся, как бы не захворал ты. Морозы нынче такие, что бревна в избах лопаются. А у тебя ни шубы, ни катанок. Точат меня думы похуже, чем моя болезнь. Будет ли краюха хлеба вкусной, когда она моими слезами смочена? Когда она твоим здоровьем оплачена? Не осуди, если я денег от тебя больше не приму. А быть около тебя мне до смерти надобно. Целую сердечно. Твоя Марина».

А следом за письмом приехала сама Марина. Ступила на порог избушки в здоровенных валенках и потертом полушубке, узел с плеча спустила. «Что же ты, голубь мой, про хворь-то утаил?» — сказала и кинулась к нему, тревожно вглядываясь в лицо. «Уже оклемался», — ответил он, помогая Марине раздеться. Она вновь повисла на его шее и, прижимаясь к густой, но еще колючей бороде, говорила: «Отчего нам так хорошо? Не здоровы мы и бедны, против нас все, а хорошо!» Марина бросилась развязывать узел и, вынув из него свое пальто и валенки, пояснила: «Мама из дому отцовское привезла, чтобы тебе переслать. Вот и ехала в них. А свое в узле везла. А это мед. Сегодня же накипячу чаю и лечить тебя стану». До позднего вечера она наводила порядок в избе.

Вечером мужики поразились чистоте. Отгородили им уголок и как бы новоселье справили: пили чай с медом и ржаными булочками. И шутки нашлись разные.

Минул месяц. Не жалела себя Марина, топила, на всех обед варила. Стирала, отогревая в ведрах снег. И простыла. Сперва возобновился кашель, потом началась горячка.

«Пройдет», — успокаивала его Марина. Он верил, ведь бывало хуже. «Чего ты ждешь? — спросил его однажды Егор. — Ведь помирает Марина». Пошел он тогда пешком на заимки за доктором. И только через неделю привез его. Но было уже поздно… Опустела изба лесорубов. А ему, Петру, все казалось: вбежит она сейчас с ведром снега в избу, оглянется — нет ли кого, — прижмется стылыми щеками к его шее и скажет: «Отчего нам так хорошо? Против нас все, а нам хорошо!..»

В те годы не одного Петра гнула судьба. Большинство простого люда держало в душе ярость, как заряд в патроне. Не только ему хотелось крушить шахты золотопромышленников, жечь усадьбы кулаков. А вскоре узнали, что на западе и востоке России поднялись люди бороться за перемену своей жизни. И подались Петр с Егором во Владивосток. В марте семнадцатого, после победы демократической революции оба пошли в милицию местного Совета бороться с контрой. А в октябре всю эту погань метлой смели. Народ вздохнул было вольно, но не надолго — к Российской земле подходили корабли Великой империи…

Встретив Ира на крыльце, Синдо провела его в кабинет и, поспешно выдвинув ящик стола, достала изрядно потрепанный лист бумаги.

— Читай, — сказала она. — Только что получила.

Это была директива В. И. Ленина Владивостокскому Совету. «Мы считаем положение весьма серьезным и самым категорическим образом предупреждаем товарищей. Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать. Это неизбежно. Им помогут, вероятно, все без изъятия союзники. Поэтому надо начинать готовиться без малейшего промедления и готовиться серьезно, готовиться изо всех сил…» Иру казалось, что вождь обращается именно к нему, упрекает его за бессмысленную трату времени. Он считал, что из-за его нерасторопности отряд оказался в бедственном положении, время упущено и вряд ли удастся его наверстать. «Японцы будут наступать…» — твердил Ир растерянно. Он знал о появлении во Владивостокском порту американских, японских и английских военных кораблей, знал о вмешательстве иностранных консулов во внутреннюю жизнь страны и об угрозе оккупации Дальнего Востока со стороны иностранных войск, но все же надеялся, что это произойдет не так скоро.

— Можно ли ожидать хоть малое подкрепление из Центра? — спросил Ир.

— Центру сейчас и без нас не сладко, — сказала Синдо. — Антанта прет отовсюду: и с запада, и с юга, да и контра оживилась в центре России. Так что надеяться на помощь не приходится. В Хабаровске и Чите много наших земляков. Хорошо бы немедленно связаться с ними. Некоторые адреса я знаю. А поможет тебе добраться туда Ильюхин. Он теперь паровозы водит. Это через него я получила телефонограмму.

— Хорошо, — решительно отозвался Ир. — Когда уходить?

Синдо подошла к нему, вгляделась в его лицо, спросила:

— Вижу — ты чем-то озадачен?

— У меня к тебе просьба.

— Ты ко мне никогда не обращался с просьбой, — приветливо ответила она, желая как-то снять возникшее напряжение. — Я обязательно постараюсь помочь.

— Сюда должны подойти юноша с девушкой, — сказал учитель. — Окажи им внимание. Устрой их куда-нибудь. Желательно учиться.

— Беспризорные?

— Почти.

— А где они сейчас?

— На той стороне Уссури. В китайской деревне.

— Понимаю, — кивнула Синдо. — Сейчас оттуда бегут многие. — И, поглядев на Ира, на его осунувшееся лицо, добавила: — Все о людях печешься? Себя побереги.

— Я живучий, — сказал Ир и, заметив ее пристальный ласковый взгляд, смутился.

В эту минуту он вспомнил о туфлях, которые берег для нее, но вынужден был отдать Эсуги. Как бы она сейчас обрадовалась им и, может быть, поняла, что он думал о ней даже там, в Корее.

— Опасно нынче там, куда ты должен пойти, — угрюмо произнесла Синдо.

— Знаю. — Ир снова прошелся и остановился у открытого окна, задумавшись.

О чем он сейчас думал? Может, у него начали сдавать нервы и он боялся признаться в этом? Синдо не хотела допекать его вопросами. Они стояли рядом, молча, пока в штаб не вбежал Мартынов.

— Там твои хлопцы бунтуют, — обратился он к Иру.

— Что они хотят? — придя в себя, спросил Ир.

— Не знаю, но вижу: друг на друга кидаются. Пойди разберись, что им нужно.

Ир бросился к двери, Синдо — за ним, но он удержал ее и вскоре оказался возле барака. Он не сразу вошел, с минуту стоял за дверью, прислушиваясь, потом решительно ступил за порог. Увидев Ира, все присмирели.

— О чем спор? — сдерживая себя, спросил Ир.

— Гирсу уходить собрался, — сообщил Бонсек.

Ир не выразил ни удивления, ни огорчения, только сухо кивнул и приблизился к Гирсу.

— Хотите уйти, отец Хонсека? Обратно в Корею?

— Может, и туда, — ответил Гирсу, еще больше нахмурившись.

— Чем-то обижены?

— Да! — взорвался Гирсу. — Вы обманули меня! Зачем я шел сюда через сотни ли? Зачем? Чтобы валяться на этих нарах? Где убийцы моего сына? Где обещанные самураи? Я сойду с ума, если их кровью не остужу свою душу! — И он, уткнувшись лицом в кулаки, что-то еще выкрикивал, повторяя имена сына и жены. — Я хочу мести, жестокой мести! — Вдруг он напрягся и, спрыгнув с нар, ринулся к выходу, там в него вцепился Бонсек. Гирсу легко вырвался и выбежал на улицу.