Игорь Николаев - Запах пороха

— Макуха!

— Кончаю.

У минера тоже может дрогнуть рука. Только не нужно, чтоб дрогнула…

— Не спеши! — говорю я.

Макуха ползком пятится из трубы, вылезает на спет, молчит. Вытирает рукавом лоб.

— Килограммов сто… Четыре ящика, словом… — выдавливает он из себя.

Если такая штука сработает, то разнесет не только минера, но и все вокруг.

— Провода из-под ящика… не присыпаны… наскоро…

Еще раз лихорадочно перебираю в памяти известные мне типы взрывателей, думаю — как лучше обезвредить.

— И не чикает… — продолжает Макуха. На лбу у него частые-частые морщинки. И капли пота. А у меня взмокли руки. Мы оба загребаем горячими пальцами сыпучий снег. Он, оказывается, вовсе не холодный.

«Скорей всего, какой-то контактный взрыватель, — решаю я. — Нужно самому взглянуть».

— Перерезал… — роняет Макуха.

Через несколько минут саперы длинными веревками вытаскивают обезвреженные ящики взрывчатки. Все очень просто.

Валит снег. Крупные, словно клочки ваты, хлопья застилают все. Кругом — ни звука, в такую непогодь можно, пожалуй, столкнуться с немцем нос к носу.

— И откуда такая прорва! — возмущается кто-то из саперов.

По времени — позднее утро, но в поле сумрачно. Снег падает сплошной массой, хлопья покрыли наши каски и шинели, липнут к щекам и носам, садятся на брови, ресницы. Дорогу мы находим буквально на ощупь, время от времени ставим на обочинах указку со стрелкой и надписью: «Х-во Д». Но заметить наши указки мудрено.

В мягкой тишине вдруг послышался конский похрап, прорвалось глухое ржание, запахло кожей и потом. Тысячи ног беззвучно замолотили по дороге, из белой гущи выдвинулись всадники.

— Спешат…

Кавалерия идет ходко, обгоняет нас. Лошади мелко перебирают ногами, беспокойно тыркаясь в рядах, что-то у них тихонько звякает и скрипит. Тройка за тройкой идут окутанные белыми покрывалами эскадроны. Идут, идут, веселый конный строй прерывают орудийные упряжки, тачанки, легкие обозы, и снова эскадрон за эскадроном.

Где-то на привале мимо нас потянулись стрелковые подразделения.

— Вы кто? — поинтересовались саперы.

— Из кавкорпуса.

— Хо-хо! Примазались к кавалерии, пешие вы пехотинцы!

Стрелки огрызались:

— Чья бы мычала! Саперные инженеры… повыставили радио!

У саперов и верно торчат за спиной большие лопаты, словно антенны. Да и не только лопаты; носили тогда на себе и топоры, и кирки, и всякий другой инструмент.

Вдруг перед моими глазами проплыло знакомое лицо.

— Рыжий! — вырвалось у меня.

— Ба-а-а… Кого вижу!

— Жив, значит? Воскрес?

— Да вот… трясу грешными телесами.

— Кто-то сказал… Похоронили тебя, Сашка!

— Не верь! Нет такой пули…

Так я встретился со своим старым другом. Он был целехонек и невредим, Саша Ваулин. Но это был уже не беззаботный курсант, а командир, мужчина, лицо у него заострилось и погрубело. «Повзрослел…» — мелькает у меня. Я пристально рассматриваю его, думаю об удивительно узких зимних дорогах… и вспоминаю начало войны.

…Стояла теплая июльская ночь. В одних трусах, на ощупь сунул я ноги в сапоги и вышел из палатки. Над лагерем тишина, притомленные напряженными дневными занятиями, курсанты спят. Где-то вдали пыхкает ночной паровоз и бестолково, вразнобой отстукивает колесами состав.

— Ходят тут всякие!.. — шутливо хорохорится Ваулин, стараясь сбросить с себя сонную полночную одурь. Он дежурный, но это не мешает ему схватить меня за бока. Над нами раскинулось звездное небо, в палатках спали курсанты, а мы боролись.

Вдруг по небу махнул прожектор, за ним другой, третий… Громадные лучи беспокойно кромсали темноту. С минуту они метались по небу, то скрещиваясь, то расходясь, но вскоре схлестнулись в узел и повели по черному своду блестящую точку.

— Трево-ога!

Грохнули зенитки, выстрелы раздавались недалеко от нас. «Бум-бум-бум-бум…»

— Учебная, — беспечно сказал Сашка. Но то была не учебная тревога, то был первый налет вражеской авиации, и никто еще не верил в такую возможность…

А снег валит и валит. В суете я не уловил: с лошади ли соскочил Саша или с саней, а только мы идем рядом и торопливо, перебивая друг друга, говорим:

— Ты куда, конник?

— Вперед.

— Все вперед…

— Гудериана пощекотать!

Я перевожу разговор на другое:

— Видел кого из наших? Не видел?

И вновь изучающе смотрю на Сашу, стараясь уловить в нем каждую новую черточку: и более сдержанную манеру смеяться, и мягкие, не такие размашистые, как раньше, жесты, и еще что-то новое, непривычное.

— Оноприенко здесь, — спешу сообщить. — Был еще Федоров, да…

— С ошейником? — хохочет Ваулин.

— Угу, — вырывается у меня.

— Канту-уется в тылу, болезный! Знаем таких.

— Погиб.

Ваулин догоняет своих, я помалу отстаю. Саша шагает торопливо, все так же ставя ноги носками внутрь.

— Бывай!

— Бывай!..

Каких-нибудь полгода назад мы были совсем мальчишками, нам не чуждо было побороться или просто побегать друг за другом. Чудеса! Саша уже давно скрылся из глаз, а я все смотрю и смотрю ему вслед…

Вторые сутки мерзнет залегшая в снегу пехота. Немец не дает поднять головы, люди цепенеют без движения.

На перекрестке слабо наезженных дорог — КП полка. Дмитриев сгорбился над сугробом, рассматривает карту. Это его рабочее место, он кричит в трубку:

— …потери. Все подчищаю!

Уже под Сталиногорском и Узловой потери в полку были значительные. Потом под Плавском… Плавск взяли пять дней назад, а бои продолжаются и сегодня, двадцать пятого.

Кончается декабрь. Войска нашего Западного фронта освободили на этих днях Алексин, Тарусу, Волоколамск. Это большая радость, и кажется, что только здесь, на снегу, чувствуешь, какой ценой дается она, эта радость, радость победы…

По полю перекатывается редкая перестрелка. Дмитриев подзывает меня:

— Принимай роту автоматчиков.

Приказ начальника — закон для подчиненного, но этот приказ особый: я ведь сапер. «Справлюсь ли?» — закрадывается сомнение. Старый командир автоматчиков сегодня погиб в бою, и в полку срочно ищут замену.

— Справишься, сапер, — продолжает Дмитриев, словно отвечая на мое внутреннее сомнение. Рядом с ним стоит комиссар Михайлов и смотрит на меня неотрывно, ждет согласия.

— Есть! — говорю я.

Моя бывшая рота расформирована, в полку остался один саперный взвод — во главе с Оноприенко. Часть саперов я заберу с собой, в автоматчики: со мной пойдут Васильев, Ступин, Буянов, повар Катышев и другие. Получает новое назначение и Чувилин — комиссаром стрелкового батальона.