Ильяс Богатырев - Цена человека: Заложник чеченской войны

Вокруг Басаева толпились высокие чины дагестанской милиции, а он сидел на ступенях автобуса и ждал, пока наладят связь с Москвой по спутниковому телефону. Он хотел получить какие-то дополнительные гарантии безопасности после пересечения границы Чечни, территория которой считалась зоной наведения конституционного порядка и как бы формально развязывала военным руки для нажатия на курок. Несколько часов заложники парились в автобусах – духотища была невыносимой. Их только ненадолго выпускали на улицу по два-три человека, а в туалет их сопровождали попарно местные омоновцы и боевики.

Наконец часа в четыре Шамиль дал команду «По машинам!» и мы тронулись в сторону Чечни. По прямой от Хасавюрта до границы не более десяти километров, но нас опять пустили такими объездными и извилистыми горными дорогами, что один из автобусов не выдержал и отказался ехать дальше. На его починку ушел еще час. Мы проезжали по Новолакскому району Дагестана, по тому самому району, куда в августе 1999 года вторгся Басаев, возможно, с теми же самыми боевиками, которые транзитом проехали его летом 1995 года.

На подъезде к конечному пункту, чеченскому аулу Зандак, нашу колонну встретили Аслан Масхадов и младший брат Шамиля Ширвани Басаев, которые ехали на переговоры с российской стороной в сопровождении представителей ОБСЕ – Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе. Переговорный процесс после захвата Буденновска заметно активизировался, ибо опасность расползания войны за пределы Чечни отрезвила многих политиков. Басаев и Масхадов, сев на корточки у обрывистой обочины, недолго переговорили. У последнего в руках был блокнот, на записи в котором он указывал карандашом. Судя по жестам и мимике, речь шла о каких-то конкретных пунктах.

Зандак – небольшой горный аул с саманными домами и маленькой старенькой школой, где занятий как таковых не было уже, наверное, лет пять. На единственную ровную площадку в центре этого аула на горе мы и заехали колонной. Местные жители встретили нас одобрительными возгласами и улыбками. Проехавший вверх по аулу рефрижератор с 14 трупами погибших боевиков местные женщины проводили плачем и причитаниями. Фура с холодильником ехала с нами из самого Буденновска.

Простые зандаковские крестьяне поочередно подходили к Басаеву, здоровались с ним с почтением, что-то говорили по-чеченски и отходили, чтобы дать поздороваться с ним другим. Шамиль почти ничего не говорил, тихо отвечал на приветствия, едва заметно улыбался и устало кивал головой.

– Шамиль, вы чувствуете себя героем? – выкрикнул мой коллега Александр Харченко.

– Нет, – серьезно и тихо ответил Басаев, – я отношусь к этому философски – сегодня превозносят, завтра эти же люди могут и проклясть.

Как в воду глядел.

– Когда мы отъезжали со двора больницы, вы сказали: «Простите, если можете». Но медсестры, выглядывавшие из окон, не слышали вас. Что вы хотели этим сказать? – спросил я о том, что, на мой взгляд, было важнее всего.

– Я хотел сказать, что жалею о том, что случилось. Честно говоря, я чувствовал себя скотиной, когда мне, ради спасения своих раненых бойцов, пришлось отойти и закрепиться в больнице.

– Да, но ведь вы сгоняли туда и мирных граждан города?

– Может, кто-то из вас не знает, но сейчас идет война. Война России против Ичкерии, – отвечал Басаев. – Я хотел еще посмотреть, будут ли российские войска воевать против мирных русских, как они это делают против мирных чеченцев. Я убедился, что тем, кто отдает приказы, разницы нет…

В Зандаке мы пробыли не более часа. Все это время где-то высоко над аулом парил вертолет. Поавтобусно посчитали всех заложников, кто-то из боевиков дружески попрощался с одним из русских заложников из нашего автобуса, и колонна, еле развернувшись на тесной площадке на возвышенности, тронулась обратно в сторону Дагестана. Настроение в автобусе, где остались одни только что освобожденные заложники, не изменилось. Впечатление было такое, что они все еще пребывают в некоем отрешенном от происходящего состоянии. Наш водитель спокойно сел за руль, надел солнцезащитные очки, посмотрел в зеркала заднего вида и уверенно включил первую передачу.

Мы возвращались в сопровождении дагестанской милиции во главе с их районным начальником. В дагестанском райцентре Новолакском нас всех – буденновских заложников, сопровождавших их депутатов и журналистов – завели в столовую и бесплатно накормили котлетами с макаронами и напоили водкой. К моему удивлению, депутаты Госдумы опустошали свои стаканы быстрее заложников и перепили даже журналистов.

Теперь главное было довезти то, что мы сняли, до Москвы в целости и сохранности. Я посчитал, что возвращаться в Буденновск со всеми не совсем предусмотрительно: представителям спецслужб наверняка было бы интересно взглянуть на наш материал, а там уж не знаю, что могло бы произойти с кассетами. Мы решили от греха подальше добираться своим ходом и вылетать в Москву не из Махачкалы, а из Минеральных Вод. На частнике доехали до махачкалинского автовокзала и оттуда на стареньком чадящем «Икарусе» почти весь день добирались до Минвод: трасса «Ростов – Баку» (ныне федеральная дорога «Кавказ») была закрыта на чеченском участке, и мы совершили крюк по тому же северному Дагестану и ставропольским полям. Бескрайность Ногайской степи, как еще недавно называли эти места, расслабившись, лицезрели с Сергеем воочию.

При первой же возможности отправьте все записанные в зоне боевых действий видео– и аудиофайлы за пределы страны. Никогда не возите их с собой, они могут представлять опасность для вашей жизни или оказаться причиной ареста.

«Горгонофобия (патогенное психологическое состояние боязни надвигающейся террористической угрозы), как это ни парадоксально, возникает не столько вследствие террористической пропаганды, сколько в результате неосознанных, стихийных и безответственных информационных действий средств массовой информации. Горгонофобия как опасная социальная болезнь является одним из факторов, которые позволяют развиваться терроризму, притупляя бдительность и дезинформируя общество».

В белой комнате-камере мы пробыли больше, чем где бы то ни было за весь период заточения. Мне до сих пор кажется, что узнал бы ее на ощупь, с закрытыми глазами. Неровности отрешенных, глухонемых стен с проглядываемыми следами от ковров, трещинки на известковой побелке, давно некрашеные, но плотно сложенные доски пола, дверь ядовито-синего цвета; скрюченный в спираль провод с тусклой лампочкой посреди потолка… Интересно, живет ли там сейчас кто-нибудь?