Ильяс Богатырев - Цена человека: Заложник чеченской войны

Нам вернули игральные карты. И мы опять играли – увлеченно, быстро, будто торопя время, поочередно разбирая их из колоды, партию за партией, лежа на животе и полулежа на боку, сидя в позе лотоса или широко раскинув ноги. Но в какой-то момент нам одновременно надоело кидаться в «дурака» с «козлом» и мы, не говоря ни слова, разом перестали играть. Только спустя пару безмолвных дней Влад вновь взял карты и научил меня примитивному пасьянсу, который раскладывается по количеству букв в имени человека. Так мы нашли еще один способ коротать время за картами. Мы раскладывали этот пасьянс на всех, кого только могли вспомнить. Если он складывался, значит, считали мы про себя, этот человек тоже помнит нас, ждет и переживает. А еще я часто раскладывал пасьянс на семь букв слова «свобода». Пасьянс раскладывался капризно, обманчиво и с переменным успехом, и тогда я стал раскладывать «на свободу» через пять дней, через десять. Затем я уточнял свой запрос картам словом «освобождение», каждый раз задавая в уме новую дату…

Да, у нас ведь появился календарь! Роясь в своих бумажках, Влад обнаружил истрепанный карманный календарик за предыдущий, 1996 год, и мы, узнав у охранников точную текущую дату, приспособили его для учета времени. Каждый раз, когда за заколоченным окном после перерыва вновь слышалось пение птиц, Влад зачеркивал в календарике еще один день заточения. Несколько раз, передавая друг другу календарик, мы с Владом пытались загадывать ТОТ день. Пессимистом чаще всего оказывался я: освобождение предсказывал в среднем на десять дней позже, чем Влад. Мне хотелось, чтобы Влад оказался прав, но я знал о похищениях немного больше, чем он, и потому более реально представлял себе, когда может произойти наше освобождение. Я сам боялся упрямой мысли о том, что раньше чем через полтора месяца нас вряд ли освободят.

Кроме игральных карт у нас появилось еще одно замечательное развлечение: нам принесли целых три книги, из которых предусмотрительно были вырваны листы с библиотекарскими штампами. Одна из них была, скажем так, о психо-социальных проблемах коллективизации в Прибалтике(!), вторая – не помню даже, о чем, а вот третью, без обложки, – про приключения пиратов – мы с Владом сразу же решили разорвать пополам и читать параллельно: Влад взялся за вторую половину, я – за первую, дочитав каждый свою половинку, мы обменялись «полукнигами» и продолжали следить за чрезвычайно захватывающим, как нам казалось, сюжетом. Помню, что читал я медленнее, чем Влад, стараясь растянуть удовольствие и разложить главы книги, как по частям сериала. Влад, дожидаясь, пока я дочитаю свою половинку, пару суток читал другую книгу.

После того как мы с Владом наигрались в карты, понараскладывали пасьянс и перечитали книги, мы почувствовали время, ощутили, как оно застопорилось. Мы вновь – каждый по-своему – погрузились в апатичное и липкое безмолвие. Временами казалось, что стук сердца, следуя заторможенному и бессмысленному взгляду, сливается с белыми стенами, глохнет и перестает стучать. Спустя еще несколько мгновений ты смотришь на себя со стороны и видишь, что обволакиваешься белесым омутом и можешь не уловить разницу между бытием и тем, что находится за ним. Ни о чем не думается и ничего не чувствуется: ты погружаешься в спячку наяву, в отупляющий безмятежный транс, в бледное безмолвие. В такие минуты можешь не заметить, что умер.

Пробуждаясь, я оглядывался по сторонам, и первая внятная мысль, объяснявшая происходящее, была: это, наверное, все-таки простая, примитивная и нещадная скука, медленно душащая мысли и заставляющая неметь суставы. Скука, как говорил Казанова, это ад, который Данте забыл изобразить.

«С первых дней у заложников начинается процесс адаптации – приспособления к абсолютно ненормальным условиям существования. Однако дается это ценой психологических и телесных нарушений. Быстро притупляются острота ощущений и переживаний, таким образом психика защищает себя. То, что возмущало или приводило в отчаяние, воспринимается как обыденность. […] Главное при этом окончательно не утратить человеческий облик. Апатия – это тоже способ уйти от страха и отчаяния. Но и апатия нередко прерывается вспышками беспомощной агрессивности. Полностью этого не избежать».

Не давайте себе впадать в полное уныние. Пользуйтесь ситуацией как возможностью изучить себя, свой внутренний мир. Попробуйте вспомнить школьные стихотворения, детали известных картин. Используйте воображение и память, чтобы сочинять и запоминать тексты или даже музыку. Я часто перебирал в памяти эпизоды любимых фильмов и думал над тем, что бы хотел снять сам.

В одну из ночей вместе с чаем в большом китайском термосе и буханкой хлеба нам принесли кухонный нож без рукояти. При виде этого ножа меня словно физически, ощутимо толкнула в бок поначалу навязчивая, но, казалось, уже изжитая мысль. Если раньше она будто подмигивала, намекая, то теперь встала в полный рост и заявила: «Вот видишь, вам все карты в руки!» Отныне я уже не мог думать ни о чем другом, так или иначе возвращался к одной-единственной, по-настоящему волнующей и заставляющей меня БЫТЬ, а не размазываться по известковой стене, мысли, мысли о побеге. Обдумав план, какое-то время я про себя прикидывал наши шансы и пришел к выводу, что они не особо-то велики, в лучшем случае – 50 на 50.

А план был прост. Когда в очередной раз отключат свет (такое случалось часто) и ночью охранники принесут еду или зайдут, чтобы вынести наш «туалет», я накинусь на верзилу с автоматом. Оружием мне послужит достаточно острый и большой кухонный нож. Отсутствующую рукоять я ровно и туго обмотал тряпкой и испробовал на надежность: получилось достаточно удобно, нож «сидел» в руке плотно. Влад, по моему плану, должен был взять на себя другого охранника и вырубить его ударом тяжелого термоса по голове. После этого началось бы, вероятно, самое опасное. Я полагал, что наша охрана состоит, конечно же, не только из этих двоих, где-то в округе должны были посиживать на стреме несколько человек с заряженными автоматами, аккуратненько сложенными под лавочки. Проблема состояла в том, что мы, естественно, не знали, в какой части села находимся и где можем наткнуться на эту внешнюю охрану. Автомат с одним «рожком» патронов вряд ли смог бы выручить нас, тем более что стрельба могла вызвать в селе непредсказуемый переполох. Ко всему этому я плохо видел без очков.

Но как бы там ни было, я решил, что мы должны, не дожидаясь помощи благотворящих дяденек, попытаться вырваться на свободу сами. Мною двигало отчаяние от унизительного положения живого товара и ненависть к нашим похитителям. Я был бы счастлив оставить их без выкупа за наше освобождение. Мне аж тепло становилось, когда я представлял себе, как они разозлятся! Главное – проделать все без лишнего шума и пальбы и уйти от этого места как можно дальше.