Владимир Ераносян - Колорады

Серое небо спустилось так низко, что можно было допрыгнуть с колокольни на холме. На крыльцо мотеля «Парадиз» вышли трое в камуфляже. Мистер Уайт с шевроном НАТО в арафатке поверх шеи, следом за ним телохранитель — солдат удачи польского происхождения в легком бронежилете и Гроб, не такой элегантный, но в полном боевом снаряжении.

— Эй, где этот дирижер, снабженец сепаров! Тащите его сюда. Я его все-таки проиграл. — Я услышал эту команду первым. Отец Митяя безмятежно спал в машине. Там же, в кузове, пока укрывалась жена десантника. Тучи сгущались.

Уайт приготовился к зрелищу, дымя электронным ингалятором.

— Мне нужно, чтобы украинцы научились ценить слово… — поучал он вояку, проигравшего жизнь живого человека. — Не важен статус. От первого лица государства до простого смертного. Вы лавируете в бурных потоках новой архитектуры мира довольно беспомощно. Вы не умеете плавать. И ничего страшного. Не надо стесняться своей роли. Вы можете грести по этим волнам на нашем судне. Да, это грязная работа. Да, это работенка для рабов. Но не для изгоев. Изгоями мы сделаем русских. А рабы станут свободными. Но надо начинать с низов, чтобы подняться на самый верх пирамиды. Надо карабкаться по этим ступенькам, скользким от крови. И научиться не оглядываться назад, сбрасывать ненужный балласт, даже если это трупы твоих братьев.

Гроб смутно понимал, что имеет в виду американец, но он знал, что от него требуется пристрелить виолончелиста. И он не собирался вникать в философские конфигурации мистера Уайта и оправдывать себя за предстоящую казнь, потому что не испытывал никаких угрызений совести. Для него расстрелять безоружного считалось в порядке вещей.

— Кацапы и москали мне не братья! Пусть страдают! — прорычал Гроб и еще раз позвал постового, чтоб он отыскал «дирижера» и привел того к яме на задний дворик.

— Это верно, — похлопал карателя по плечу мистер Уайт. — Эквивалент страдания измеряется для каждого человека ментальностью его народа. В соответствии с моим субъективным представлением об этих людях, каждом в отдельности, кто проживает на этой территории, они нелогичны, непоследовательны, хотят, чтобы за них все решили внешние силы. Стадо. Такова их ментальность. Это ментальность животных. А животные практически не страдают. Лишь на рефлекторном уровне испытывают животный страх. Так что вы своего рода санитары этого дремучего леса, который обновится очень скоро или превратится в топь… Тактика выжженной земли, геноцид… Все это терминология СМИ. Сбросить балласт, чтобы выжить, чтобы подняться над бездной. Таковы правила простого выживания. Да и правила лидерства. Они органичны. Сострадание в них рассматривается не как моральный критерий, а как метод привлечения новых адептов.

Проповедь Уайта подошла к концу, как только конвойные привели разбуженного музыканта. Я снова вытащил из кабины монтировку. Но не знал, как я ее применю…

Музыканта подвели к яме и посадили на колени.

— Пусть сыграет на прощание, пока дымит капсула, — попросил Уайт, неравнодушный к смычковым инструментам, и Гроб потребовал принести из кузова виолончель. Это пришлось сделать именно мне. Я поменял монтировку на инструмент и медленно зашаркал к «лобному месту». Часы пробили полдень. Приговоренному музыканту поставили табурет у ямы.

Отец Митяя, закрыв глаза, провел рукой по грифу, погладил смычок. Его щека коснулась уса, ладонь скользнула по эфу. Он прощался с инструментом, вспомнив и свой любимый альт, и все до единого произведения, которые так радовали слух и согревали душу.

Он слушал строй без камертона, перебирая пальцами по струнам, и говорил про себя: «Ты поддержи меня своим певучим басом, укрепи меня хоть раз, и я не буду молить больше, не стану унижаться боле… Позволь мне умереть спокойно и без боли. Унеси меня с мелодией вечной и певучей туда, где льется музыки река, где шумит стройный водопад грандиозного оркестра, самого лучшего в мире. Туда, где бьет ключ жизни и люди не черствеют, где нет смерти и страха и где я встречу свою дочь и своего сына или хотя бы еще разок увижу издалека, как они улыбаются»…

Он молился инструменту, потому что не знал иных молитв. Он заиграл. Водил смычком сначала тихо, с переходами на обертона. Потом смелее. Это был Антонио Вивальди. Шпиль дрожал, и память судорожно вспоминала сонату. Он как природный перфекционист боялся ошибиться. Слава Богу, флажолеты удались, но пиццикато сорвалось. Он покраснел, словно провинился. Смычок сорвался с потной ладони и упал в яму. Гроб сплюнул, подошел и ткнул музыканта ногой. Отец Митяя полетел в яму за смычком. Гроб достал пистолет, чтобы покрыть карточный должок…

Однако на паркинг перед зданием словно вихрь влетел красный «Феррари». За ним черный бус JMC… Непонятно, как они здесь оказались. Может, прямиком из гаража какого-нибудь близлежащего дома, убогого снаружи, но роскошного внутри, как это нередко бывает у смотрящих и воров.

«Феррари» выглядел в сером унылом пространстве, которое надолго покинула радуга, абсолютным диссонансом. Это был красногривый итальянский жеребец, который явился из облака пыли. На фоне камуфлированной бронетехники механическое совершенство выглядело чудом из последних «Трансформеров». Удивление, казалось бы, убитое войной, возродилось на эти мгновения. Красный «Феррари» как сокровище, извлеченное из самых глубоких расщелин человеческих фантазий, не просто отвлек Гроба, Уайта и всех постовых. Простите за тавтологию, оцепенело даже оцепление. В такую тачку никто не осмелился бы пальнуть без весомой на то причины. Из «Феррари» вышел неказистый человек с сумкой.

На часах полдень. Уайт и Гроб догадались — привезли общак, как и обещал Партизан.

— Опачки, неужто поллимона несут?! — обернулся Гроб, чтобы подмигнуть Уайту. Уайт дал знак подчиненным.

Малевича обыскали, прежде чем подпустили к командирам. Затем сразу же попросили водителя буса открыть салон. Тот лениво проковылял к двери.

— Здесь не все… Еще полцентнера железа в салоне, чтоб наверняка выкупить пахана нашего… — сообщил человек Партизана.

— Какого еще железа? Рыжье? — не понял Гроб.

— Свинец! — фыркнул Малевич, резко бросил сумку с «куклой» и прыгнул в первое попавшееся укрытие, в яму.

В этом месте повествования начинается настоящий «фейерверк».

«Тюнингованный» под нужды налетчиков бус был опаснее любого бронетранспортера. Своими неожиданными сюрпризами от бойниц до люка, откуда высунулась сперва кевларовая каска стрелка, а потом показался грозный КПВТ — 14,5-миллиметровый крупнокалиберный пулемет. Гроб мгновенно смекнул, что дело пахнет керосином, и прыгнул себе на погибель в вырытую нацистами яму. Малевич «расписал» его «пером» скорее из страха, чем из кровожадности. Тут уж не до филантропии.