Юрий Гайдук - Штрафбат. Закарпатский гамбит

– А почему бы не в Ростов или в тот же Харьков? – подал голос Писка. – Там же вроде бы как и караси пожирнее, да и от уголовки проще уйти.

– Это так только поначалу кажется, – покосился на него Пуля. – Щас чистка больших городов началась, и красноперые в том же Ростове столько братвы повязали да к стенке поставили, что поминальных стаканов не хватит. А здесь вроде бы как ничего. К тому же это родные места Мадьяра, у него дед с бабкой отсюда родом.

Считай, это был тот самый момент, когда можно было без особого напряга вставить слово про Мадьяра, и Бокша не упустил возможности:

– Так что, и Мадьяр здесь?

– Так а я-то о чем тебе толкую?!

– И как он?

– О-о-о, – уважительно протянул Пуля, – та братва, что здесь осела, его сразу признала, так что он в паханах теперь ходит.

– Небось на хромой козе не подъедешь?

– Отчего же не подъедешь? Еще как подъедешь. К тому же мы тут тебя вспоминали как-то…

– Надеюсь, не за упокой?

Пуля только скривился на это виновато-вымученной ухмылкой.

– Ладно, считай, что я воскрес, – хмыкнул Андрей, – и теперь жажду с Мадьяром повидаться.

– Без проблем, – ощерился золотой фиксой Пуля, – но только вечерком. Он со своей Вандой с утра в Севлюш [52] подался.

– Ванда?.. – «удивился» Бокша. – А это еще кто?

– Да вроде бы как маруха [53] , – махнул рукой Пуля, – но бабец в городе известный, при немцах публичный дом держала. Впрочем, он тебе сам всё расскажет.

Он замолчал и, видимо, посчитав эту тему перетертой и закрытой, показал глазами на Писку с Шайтаном:

– Твои?

– Вроде бы как в одном колхозе пашем, – уклончиво ответил Андрей.

– А где такой наркоз [54] вводить научились? – ухмыльнулся Пуля, растирая рукой затылок. – Или все-таки глушителем сработали?

– Зачем же глушителем? [55] – обиделся за Шайтана Писка. – Ему и кулака хватит.

– М-да, – промычал Пуля, уважающий чужую силу. И уже обращаясь только к Шайтану и Писке, произнес, хитровато прищурившись: – Что-то я раньше вас в городе не видел. Давно у нас?

– Считай, что сегодня нарисовались.

– Надолго?

– А это уж как расклад пойдет, – буркнул Андрей и, видимо, посчитав утренник вопросов и ответов законченным, спросил: – У тебя найдется местечко, где можно будет до вечера перекантоваться?

– О чем базар?! – встрепенулся Пуля. – У меня на хазе [56] и перекантуетесь, а заодно и встречу вспрыснем.

– Что, хавира? [57] – насторожился Бокша, которому не очень-то светило появляться на воровской малине.

– Обижаешь, Боцман, – ощерился фиксой Пуля. – Я за эту хазу бумагой [58] плачу и кайфую в ней, как король на именинах. А вечером… вечерком я тебя к Мадьяру отведу, у него и догуляем.

Если сказать, что Мадьяр обрадовался «воскрешению» Боцмана, значит не сказать ничего. Он крутил его и так и этак, восхищенно прицокивая языком, потом повел в дом знакомить с Вандой – пышнотелой сорокалетней блондинкой-красавицей, сумевшей сохраниться при столь бурной жизни, когда год идет за три, даже в свои сорок лет. Судя по всему, она была наслышана о Боцмане раньше, и когда Мадьяр приказал ей накрывать на стол, Ванда выставила всё, что было в ее доме.

И свежие куриные яйца, чтобы водкой горло не драло, и аппетитное белое, как новогодний снег, сало, и копчености, и колбасы, и бочковые огурчики, и даже соленый арбуз с мочеными яблоками. И это не считая огромной плошки с маринованными грибками и исходящей сладостным паром картошки, заправленной шипящими шкварками.

Немного подзаправившиеся у Пули, Шайтан и Писка сразу же навалились на горячую картошку с грибками, а Боцман вел неторопливый разговор с Мадьяром, время от времени поднимая тост за хозяйку дома, что, видимо, ей очень нравилось. Разговор шел под водочку, осторожно прощупывающий с двух сторон, но когда хмелеющий Мадьяр уразумел наконец-то, что Боцман и эти двое, что были с ним, те самые ужгородские штрафники, о которых уже судачит вся округа, он вроде бы даже как протрезвел и уже совершенно иными глазами уставился на гостя.

– Что, припотел малость? – усмехнулся Бокша.

Мадьяр отрицательно качнул головой:

– Обижаешь, Боцман, обижаешь. Ты же знаешь, я не из тех, кто начинает потеть при первом крике «Атас!».

– А чего ж буровишь зенками, как лагерный кум на допросе?

– Оттого и буровлю, что только сейчас признал в тебе прежнего Боцмана.

– А чего ж раньше-то, признать побздёхивал?

– Да вроде бы как того, – признался Мадьяр. И тут же, словно оправдывался перед старым корешом: – Да ты и сам врубиться должен. О человеке базар по зонам шел, будто он в штрафбат добровольно напросился, а он вдруг с липовой ксивой в твоем городе появляется.

– Ну, ксива-то, положим, не липовая, а самая настоящая, – хмыкнул Андрей, – ее Писка на ужгородском майдане [59] у какого-то лоха срезал, а вот насчет остального, пожалуй, ты прав. И штрафная рота была, и фронт, и ранение, но когда мы всемером проснулись в мусорном сейфе ужгородской казенки и нас всех семерых потащили на допрос…

– Что, вы действительно замочили кого-то? – перебил Бокшу Мадьяр.

– Похоже, что так. По крайней мере, всем нам грозил трибунал. И когда мы всё это осознали…

– Короче, – закончил за Боцмана Шайтан, – иного выхода не оставалось. Да и сами посудите, – обратился он к хозяйке дома, – кому охота в самом конце войны под трибунал идти, чтобы потом тебе пятнашку лагерей припаяли, а то и вовсе в распыл бы пустили.

Ванда смотрела на гостей широко раскрытыми глазами, и в них читалось то восхищение, то неподдельный испуг оттого, что сейчас ее гостей ищет всё НКВД в округе, а то и вовсе черт знает что.

Незаметно от хозяйки Боцман показал на нее глазами, и Мадьяр согласно кивнул, попросив ее сделать кофе покрепче и чифирок погуще. Когда она вышла в кухню, повернулся лицом к Боцману:

– Ну а теперь колись, но чтобы всё по порядку.

Боцман переглянулся со своими подельниками, как бы спрашивая их разрешения, – Шайтан и Писка утвердительно кивнули головами…

Рассказав вкратце о драке в пивной с ужгородскими мужиками, которые схватились было за ножи, но этими же ножами были порезаны, Андрей матерно выругался и без особого энтузиазма в голосе добавил:

– Оно бы, может, драка эта и сошла с рук, если бы не усиленный патруль, с которым тоже поначалу разбираться стали – кому-то даже голову скамейкой проломили, да следак-паскуда, сразу же нам объявивший, что мы преступники хужее фашистов, так как замарали на всю освобожденную Украину честь и форму советской армии, тогда как все хохлы с великой надеждой смотрят на своих освободителей, и не будет нам никакой скидки и никакой пощады за наше преступление.

– Короче, трибунал! – подытожил Шайтан, разливая по стаканам очередную бутылку водки.