Юрий Гайдук - Штрафбат. Закарпатский гамбит

– Ты… ты чего здесь? Ты же знаешь, что этот адрес…

– Закройся и слушай сюда! – осадил лейтенанта Бокша, точно так же не питавший по отношению к этому смершевцу особых симпатий. Он еще по зоне знал подобных пастухов и браминов, попов, рабовладельцев и сатрапов, табунщиков и бешеных [99] , которые зэков даже за людей не считали, и относился к ним соответственно. Правда, здесь был вроде бы иной вариант, к тому же этот лейтенант был напарником Тукалина, к которому он, Андрей Бокша, питал особое уважение, к тому же сейчас они выполняли одно задание, и все же… все же он не смог сдержать себя.

– Да как… как ты смеешь?! – сунулся к нему Новиков. – Чтобы меня… лейтенанта «Смерша»… Да я тебя… я тебя под трибунал пущу!

– А ты об этом погромче кричи, – посоветовал Новикову Бокша и вдруг почувствовал, как нервным тиком дернулась правая щека. Он уже пожалел было, что сунулся к этому щенку, тогда как надо было просто послать кого-нибудь из ребят в Ужгород, чтобы генерал Карпухин самолично прибыл в Мукачево за повязанным «паном Дорошем», однако время было упущено, к тому же этот щенок также должен был отрабатывать свой офицерский паек, а не отлеживаться в теплой хате на мягкой перине, и он, стараясь быть максимально выдержанным, почти доверительным шепотом произнес:

– Если твои хозяева не услышали про «Смерш» да про то, как ты обещался меня под трибунал пустить, то считай, что тебе, лейтенант, сильно повезло. Что же касается моего рапорта Карпухину… так и быть, я еще подумаю да посмотрю, как ты дальше себя будешь вести. А теперь слушай сюда! Причем слушай очень внимательно и постарайся запомнить каждое мое слово.

Новиков молчал, тяжело дыша и раздувая ноздри.

Догадываясь, в каком состоянии сейчас находится этот лейтенант, и понимая, что в подобном состоянии он может натворить немало глупостей, причем непростительных глупостей, которые могут закончиться бог знает чем, Бокша уже совершенно примирительным тоном произнес:

– Всё, лейтенант, забыли о том, кто кого кем считает, и слушай сюда.

– Да, хорошо, – словно от зубной боли скривился Новиков, – забыли. Но только до возвращения в Ужгород.

– Господи, какой же ты кукан [100] стебанутый! – вздохнул Бокша и, понимая, что гонористого смершевца уже ничем не осадить, почти выдохнул ему в лицо: – Слушай сюда и запоминай, щенок! Убили Тукалина. Старшего лейтенанта Тукалина! Врубаешься, о чем тебе толкую? Его случайно узнал в чайной один из бандитов банды Дороша и… Короче, его пытали и забили до смерти.

– Ты… ты это о чем? – Лицо Новикова стало совершенно серым, и он с силой потер кончиками пальцев виски. – О чем ты? Этого… этого не может быть!

– К великому сожалению, может, – вздохнул Андрей. – И я бы сам не поверил этому, если бы не видел труп Тукалина.

Новиков долго, очень долго молчал, видимо, переваривая эту страшную новость, наконец поднял на Бокшу глаза, и Андрей не узнал его голоса:

– Где он?

– На хуторе в Выселках. Но об этом чуток попозже. А сейчас ты вот что мне скажи. Ты сможешь прямо сейчас взять где-нибудь машину, чтобы доставить Дороша в Ужгород? Я имею в виду, прямиком в штаб генерала Карпухина.

– Так ты, что… взял этого самого Дороша?

– Считай, что угадал. Он меня в подлеске неподалеку отсюда дожидается.

– И он?..

Догадываясь, о чем хотел бы спросить лейтенант, Бокша остановил его рукой:

– Пока что точно не знаю. Но могу предполагать, что да. Точно знаю одно: и он, и тот Чайханщик, по которому работал Тукалин, завязаны на мукачевском подполье, и уже одно это стоит немалого. Так что бери машину, свою ксиву, чтобы тебя не повязали по дороге, я пишу записку Карпухину – и дай-то тебе Бог, лейтенант, как можно быстрей добраться до Ужгорода.

– Да, конечно, хорошо, – закивал головой Новиков. – Но как же Тукалин? Его же надо бы…

– Ни в коем случае, лейтенант! Ни в коем случае.

И пояснил, заметив недоуменный взгляд Новикова:

– Нашего с тобой Тукалина, лейтенант, должны найти те менты, которые будут копытить на Выселках. Иначе может случиться полный облом. А если говорить еще проще, то полный провал всей операции.

– И все-таки…

– Нельзя! – осадил Новикова Бокша. – Понимаешь ты меня, нель-зя-я-я. В местной конторе крот завелся, и он может просчитать, с чего бы это красноперые хватились залетного часовщика, до которого по легенде никому нет дела.

Короткое молчание, и дрогнувший голос Новикова:

– Его что… пытали?

– Да.

Это был из ряда вон выходящий случай, чтобы задержанного бандита допрашивал начальник войск по охране тыла фронта, однако как бы там ни было, но Дороша допрашивал самолично генерал-майор Карпухин, и тому было свое объяснение. Дважды перечитав донесение Андрея Бокши, в котором он более-менее подробно изложил момент провала старшего лейтенанта Тукалина, а также всё то, что удалось узнать от Рыхлого и его рыжего товарища относительно самого Дороша, его банды, но главное – Чайханщика, Бокша выдвинул версию, что Чайханщик, а возможно, что и сам Дорош могут быть завязаны на «Михая» или же, что более вероятно, хотя бы владеть информацией по человеку, который окучивал закарпатских националистов относительно их работы на американскую разведку. И потому вопрос, который более всего волновал Карпухина, был один: «Михай»! А если ставить этот вопрос более точно, то кто конкретно скрывается под этой кличкой?

Шифровка от Вербовщика, перехваченная накануне вечером, требовала решить вопрос по группе прикрытия в максимально сжатые сроки, и Карпухин начал опасаться того, что почуявший неладное Вербовщик надумает изменить свой маршрут. Однако сначала надо было пройтись по личности самого Дороша.

Едва пришедший в себя от «наркоза», введенного ему Боцманом, и растерявший весь свой шарм за время дороги от Мукачево по Ужгорода, Дорош поначалу выкатил глаза, когда его стал допрашивать генерал-майор советских войск, затем до него стал доходить смысл тех вопросов, которые задавал генерал, – его допрашивали не как уголовника, а как ярого националиста, пособника фашистов, за что могли тут же прописать расстрельную статью, и теперь он был готов на всё, лишь бы спасти себя от «стенки» и расстрельного взвода.

Покаявшись в том, что он знать ничего не знал про того часовщика, которого опознал Чайник, и что смерть того часовщика полностью лежит на совести все того же Чайника, он признался в том, что почти всю войну прошел с венгерскими частями, однако дезертировал в сорок четвертом и вернулся к себе на хутор после освобождения Закарпатья советскими войсками. Хотел было поначалу броситься в ноги новым властям, но тут-то и встретил «на свое несчастье» Яна Мазура, с которым познакомился в сороковом году во Львове, и именно он, Ян Мазур, нарисовал ему картинку светлого будущего, если Дорош совершит эту непростительную по отношению к самому себе ошибку.