Андрей Константинов - Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер

Генерал посмотрел на часы, снова с большим трудом поднялся, принял две таблетки, запил их водой, отдышался и продолжил уже совсем тихо:

— Андрюха, я сам уже не успеваю — ты сам все видишь! Да и голова у меня после этих таблеток уже не та… А ты… Я тебе всегда говорил: ты и умнее, и дальновиднее… Я твоего телефона этим журналюгам не давал. Но они тебя найдут. Ты прости меня, старика, ладно?

— Виктор Прохорович…

— Погоди, Андрюша… Они вроде настроились книгу писать… Я вот что думаю — раз уж у нас не получилось для Бориса большего сделать — пусть хоть книга останется, хоть легенда… Хоть что-нибудь… А гриф не снятый… Ну не мне тебя учить… Ты им обозначь хотя бы основные контуры, генеральное, так сказать, направление. С расхождением, как ты умеешь, в деталях! Только имей в виду: эти ребята, они — жуки тертые, ты с ними не расслабляйся; если с ними играть — то по-взрослому… чтобы у них убежденность сформировалась, понимаешь?

Челышев долго молчал, а потом тяжело вздохнул:

— Понимаю, Виктор Прохорович. Я все сделаю.

Андрей Валентинович еще долго сидел молча рядом с поникшим в кресле генералом и думал, что Иванников, наверное, нашел правильное решение.

Если уж по-другому не получается… Что ж… Пусть останется хотя бы легенда…

Перебирая ещё бело-коричневые фотокарточки ушедших, мы как будто спрашиваем: что из этого мира они унесли с собой? Увы, улица Времени, как любая из набережных Фонтанки, — с односторонним движением. Но и мы, живые, всё реже вносим в блокнот новые имена. Чаще — поверх телефона — день памяти. Расстаёмся в гуле повседневности. Недоотвинтив цилиндрик валидола. Не покаявшись поцелуем. Недопризнавшись. Недопростив… Как те. С фотокарточек. Смеявшиеся и грустившие. Равные всем живущим.

С таким внутренним посылом мы — Андрей Константинов и Борис Подопригора — работали над этой книгой. Ею мы приглашаем вместе с нами пережить одно из драматических событий последних лет советской истории — восстание наших военнопленных в пакистанской крепости Бадабер в апреле 1985 года. Его символичность задаётся эмоциональной схожестью с трагическим по итогу путём страны, продолжающей жить в наших ещё «не остывших» воспоминаниях.

В чём мы уверены? В том, что большинство отвечавших за судьбы наших сограждан были и патриотами, и профессионалами. Но и самые благородные намерения подвластны Судьбе.

Мы, сколько-нибудь знакомые с описываемыми событиями, старались заручиться не только двумя сотнями письменных версий на четырёх языках, но и многочисленными устными. Мы обращались к тем, кто мог знать больше нас. Большинство, ознакомившись с сюжетом, качали головой: «нет, не так» или «так быть не могло». Некоторые были менее категоричны — даже задавали симптоматичные вопросы: как мы вышли на этот сюжет? Кто нам его подсказал?

Впрочем, порой мы сознательно жертвовали правдой наших весьма искушённых консультантов ради правды художественной. Тем более что они исключали многое из составившего канву романа. Например, военно-переводческое «происхождение» главного героя… Почему мы остановились на офицере-переводчике? За условную точку отсчёта мы приняли откровение бывшего офицера армии Афганистана, называющего себя бадаберским узником. Он обмолвился, что лидер восставших профессионально владел, по меньшей мере, языком афганских таджиков — дари. А ведь эта оценка принадлежит сколько-нибудь грамотному носителю языка, а не русским-советским, которые за его знание могли принять пусть даже сотню выученных фраз и слов. Будучи востоковедами-практиками, мы задали себе вопрос: кто, кроме подготовленного переводчика, мог владеть восточным языком? И это — не единственная привязка. В сильно разнящихся «списках» восставших мы нашли фамилии двух виияковцев: младших лейтенантов Геннадия Кашлакова и Германа Кирюшкина. И хотя ни тот ни другой никем не названы инициаторами восстания, более того, их пребывание в Бадабере — во многом сомнительно, сам факт упоминания в этом ряду сразу двух военных переводчиков говорит сам за себя. По крайней мере он даёт нам право самим сюжетом книги выразить уважение Военному институту иностранных языков — самому боевому в те годы вузу страны. Отсюда — и сюжетный стержень с привязкой к логичному в данном случае «аквариуму», таинственному для большинства и многое объясняющему.

Хотя, конечно же, мы хотели подробнее рассказать о самом институте. Ибо изгибы судеб многих его выпускников порой выходят за пределы воображения и без «горячих точек» — известных, забытых и даже не ассоциируемых с нашей страной: в 1994 году при тушении лесных пожаров в Испании погиб приданный спасателям переводчик Воентехиздата испанист майор Сергей Анатольевич Донцов. Вертолёт, в котором он с экипажем возвращался домой, разбился при взлёте в районе Сарагосы — задел хвостовой балкой сосну. В представление на посмертную награду вошла поразительная формулировка: «за исполнение интернационального долга при борьбе со стихийным бедствием»… Он так и остался не награждён. У закрытого гроба с годовалым сыном на руках его молодая жена запомнилась рыданием: «Ну кто сказал, что он здесь?!»

«Пытали» нас и таким вопросом: чем подтверждается участие пленных афганцев в бадаберском восстании? Об этом, в конечном счёте, известно ещё меньше, чем «суммированно» — о роли в нём шурави. Действительно, ничем, кроме отрывочных упоминаний-откровений — не более внятных, чем все остальные. Но, во-первых, многие афганцы, особенно учившиеся в Советском Союзе, проявляли куда большую преданность идеалам социализма, чем большинство шурави. Потому что эти афганцы оказалась перед более жёстким, чем мы, выбором: строить «наш новый мир» или погибнуть. Об этом свидетельствуют судьбы многих из тех, кто принял последний бой и с моджахедами, и с талибами. Во всяком случае, красный флаг (говорят, Киргизской ССР) на последнем рубеже антиталибского сопротивления в провинции Кундуз ещё ждёт и исследователей, и литераторов.

Во-вторых, по нашему представлению, любые приготовления к восстанию были бы пресечены моджахедами с самого начала, если б того захотели узники-бабраковцы, оценивавшие бадаберскую ситуацию, что ни говори, полнее и точнее, чем самый подготовленный шурави. В-третьих, наша версия и без того предельно пространна, чтобы отдельно обосновывать вероятность участия в восстании нескольких афганских офицеров, тем более бескомпромиссных революционеров-халькистов. Повторим, таким отступать было некуда. Ибо даже правившие тогда в Кабуле их формальные однопартийцы-парчамисты (афганские, так сказать, социал-реформаторы) не были их союзниками, чаще были врагами. Кстати, соображения в пользу сопоставимой с шурави ролью афганских пленных высказывали в конце 80-х их соотечественники-халькисты. От них и исходила первая сколько-нибудь публичная информация о бадаберских событиях.