Анджей Мулярчик - Катынь. Post mortem

Окончание года наступило вчера. Вчера она как примерная ученица, с волосами, аккуратно собранными на затылке, получала свое свидетельство об окончании учебы, а сегодня в расстегнутой на шее блузке, сидя на склоне кургана Костюшки, позирует человеку, от которого впервые в жизни услышала, что она – его судьба.

Ника слышит поскрипывание угля по бумаге. Вопреки запрету Юра она все же прикрывает глаза. Теперь она видит лицо сестры Анастасии, которая после вручения свидетельств отвела ее в сторону.

– Нас лишили права проводить экзамены на аттестат зрелости, тебе придется идти в другую школу. Помни, что там в документах тебе следует указать, что твой отец погиб на войне в тридцать девятом году.

– Мне что же, надо врать? – Ника смотрела прямо в глаза своей любимой монахини, лицо которой под козырьком монашеского головного убора казалось теперь суровым, неприступным.

– Ты должна выдержать. Время правды когда-нибудь наступит.

– Прежде чем это произойдет, все успеют забыть об преступлении.

– Все будет зависеть от тебя, Вероника. – Сестра Анастасия коснулась рукой ее плеча, и этот жест был как передача эстафетной палочки во время забега. – Археологи сумеют раскрыть правду даже по прошествии сотен лет…

Могла ли она тогда предположить, что эти слова сыграют решающую роль в том, чем ей предстояло заниматься в будущей жизни? А теперь ее жизнь состояла из ожидания очередной встречи с Юром. Она не могла бы признаться в этом вслух, но с некоторым беспокойством Ника отмечала для себя, что испытывает разочарование, когда не видит его, ждущего возле школы, когда не получается бродить с ним без определенной цели по улицам и рассказывать друг другу о том, что случилось когда-то, когда они еще не были знакомы. Ника рассказывала ему о том, о чем не рассказала бы никому другому: о том, как она, когда ей было пять лет, надела все мамины кольца и, играя в песочнице, потеряла их, как потом ординарец отца и Франтишка просеивали этот песок; рассказывала о том, какой она испытала страх, когда заблудилась в лесу, отбившись от экскурсии дошкольников, и как наткнулась после долгого блуждания по лесу на забор, из-за которого доносились ужасные стоны и причитания, и она боялась, что наступил конец света; а потом почувствовала на заплаканных щеках влажный язык пса Азора и увидела склонившегося над ней отца; Ника призналась, что когда-то обкусала облатку, чтобы проверить, не накажет ли ее Бог. И Юр тогда рассказал ей, как однажды лупил скалкой по голой бабской заднице, да так, что кровь брызгала на стену, но жалости он не испытывал, потому что делал это по приказу.

– Эта баба спала с немцами и брала у людей деньги, обещая, что будут освобождены те, кто был арестован гестаповцами и отправлен в концлагеря. В конце концов мы еще обрили ее наголо, чтобы даже немцы ею брезговали. Был вынесен приговор, а когда есть приговор, то, исходя из своих же интересов, лучше быть палачом, чем жертвой.

И тогда она его спросила, приходилось ли ему когда-либо приводить в исполнение смертный приговор. Юр затянулся папиросой, стряхнул пепел и, прежде чем дать ответ, сделал паузу, словно опытный режиссер, и лишь потом кивнул утвердительно головой. Ника судорожно сглотнула и сквозь стиснутое горло спросила, стрелял ли он в кого-либо. И как? Это был выстрел в сердце, в лоб или, может, в затылок? А он снова затянулся папиросой, задержал дым в легких и, выпустив его через нос, признался: – Это был топор.

Ника окаменела. А он вдруг рассмеялся, как мальчишка, которому удалось обмануть слушателя. Он на самом деле выполнил один приговор по просьбе тетки Михалины, у которой теперь снимает угол. Во дворике ее убогого домишки расхаживал петух, которому даже разрешалось заглядывать на кухню и клевать еду из миски кота. Однажды петух, видимо, просто спятил: тетка Михалина налила себе воды в лохань для купания, ведь в ее курятнике, естественно, ванной нет, сняла с шеи медальон, а петух неожиданно взял да и проглотил его вместе с цепочкой. А медальон был с изображением святого и освящен он был в Ясногорском монастыре. Этого, конечно, тетка Михалина петуху простить не могла. И тогда она предъявила Юру ультиматум: либо он убьет петуха, либо пусть убирается!

– Куда же мне было убираться? Был приказ, ну я и исполнил приговор. – Наклонившись к Нике, он с чрезвычайно серьезной миной шепотом спросил ее: – Но ты же меня не выдашь, а?

Он умел ее позабавить, а она чувствовала, что может быть с ним во всем откровенна, чувствовала, что Юр умеет поймать ее мысль, которую она еще даже не успела облечь в словесную форму. Она чувствовала, что между ними не существует никаких неясностей.

Юр закончил набросок и закрыл альбом. Ника запротестовала. Она хотела увидеть свой портрет. Хотела увидеть себя такой, какой видит ее он. На портрете она увидела девушку, смотревшую чуть искоса, к невинному ее взгляду примешивалась толика дьявольского коварства.

– Ты меня видишь такой?

– Тебе не нравится?

– Талант у тебя есть.

– Угу, – буркнул он, снова закуривая папиросу. – Я столь же талантлив, как и робок. И боюсь, что в академии моя робость не даст мне проявить свой талант.

Ника отняла у него альбом для рисования, чтобы показать эти рисунки дома.

– Но только с возвратом, – предупредил Юр. – Надо же мне что-то представить в вуз.

– Ты воспользуешься амнистией? Ведь в этом месяце уже. – Ника споткнулась на тропинке. Юр ее поддержал, и какое-то время они стояли, соприкасаясь плечами.

– Не могу. – В его глазах таилась усмешка, но слова звучали преувеличенно серьезно. – Сначала я должен испытать нечто, чего жду уже очень давно.

Он так проникновенно посмотрел ей в глаза, что Ника даже не знала, как реагировать. Она решила, что лучше, наверное, задать вопрос, чем притворяться, что ей не понятен его намек: о чем, собственно, он думает?!

– О том, чтобы выкупаться, – сказал он, воздев руки к солнцу. – О господи! Как давно я не лежал в ванне.

Он стоял у ворот на улице Брацкой, напротив того дома, в который вошла Ника. Стоял с папиросой, он был в сапогах, несмотря на жару, потому что другой обуви у него пока не было. Он смотрел на окна второго этажа. В какой-то момент он заметил, что дворник бросает на него подозрительные взгляды, и тогда Юр направился в сторону сапожной мастерской…

Тем временем Ника показывала матери набросок своего портрета, сделанный Юром. Анна посмотрела на рисунок, держа его на расстоянии вытянутой руки, и удовлетворенно кивнула головой. Ника с какой-то особенной теплотой в голосе рассказывала, что Юр хочет поступить в Академию художеств, что его отец был резчиком по дереву, он создавал изображения Христа для часовен, а сам Юр был в лесу, и теперь она его уговаривает воспользоваться амнистией.