Федор Залата - Он сделал все, что мог

— Нет.

— Роман Маркович, еще те две группы, о которых вы сообщили через партизанское подполье, прихлопнуты. Спасибо. Да, есть у меня к вам еще один вопрос, Роман Маркович. Это уже из области социологии, психологии что ли. Скажите, что за люди сюда попадают, кто они, что их побуждает становиться на путь измены, вам тут, надо полагать, виднее. Понимаете, когда им уже дают по рукам — начинают всячески выкручиваться: мы не такие, мы вон какие, мы только, чтоб к своим попасть.

— Всякие бывают, Семен Семенович. В основном, конечно, наши враги: либо осколки недобитых классов, либо в чем-то провинившиеся, обиженные, уголовники, разные подонки, отщепенцы, есть и обыкновенные трусы, шкурники. Здесь, попятно, тоже не просто распознать: редко кто себя открыто выставляет, да и то — для камуфляжа. Но бывают и такие, которые и правда избирают порочный путь перебраться к своим. Хотя бы тот же Копица да и… Ты извини меня, Сережа, надеюсь ты правду там о себе сказал?

— Сережу оставьте, Роман Маркович, — усмехнулся Березин. — Он такой же, как и вы. О вас мы долго ничего не слышали и вынуждены были продублировать на всякий случай. Свою задачу он выполнил.

— Сережа?!.. — вытаращил глаза Козорог. — Так что же это ты, Мамочкин-папочкин, и словом не обмолвился?.. Летчик! «На честном слове и на одном крыле».

— А ты, Рома, хоть одним словом?.. А я и правда, и летчиком-радистом был.

— Ну вот мы в основном, кажется, и познакомились, — сказал Березин, — перейдем к делу. Давайте сперва решим такой вопрос…

В этот момент в дверь условно постучались. Березин взглядом приказал Роману оставаться на месте (видимо, так было заранее условлено с Дубовым), а он и Мамочкин моментально тихо исчезли в другой комнате.

Это возвратился Степан Дубов, запер за собой дверь на ключ и сказал:

— Спокойно. Сейчас сюда зайдет мой кореш, дежурит он у биржи, сменится и зайдет. Пронюхал, зараза, что у меня есть самогон — дай опохмелиться, голова трещит. Не нравится он мне, во все щели нос сует: «Это не к тебе приходил власовец?» Пусть заходит, пусть тебя увидит тут, тебе ж еще не раз придется приходить сюда. Не теряйся, я ему быстро залью глотку — и коленкой под зад. Делай вид, что мы тут с тобой бухарили.

Возвратись в «лагерь» под вечер, Роман, как делал это всегда, решил прежде всего заглянуть к Фишеру и доложить, что он прибыл из краткосрочной отлучки. Дежурный офицер, хорошо знавший, что Роман теперь «правая рука» Фишера и запросто к нему вхож, пропустил его без предупреждения в строго засекреченную комнату.

Заложив руки за спину, Фишер стоял у развешанной на стене большей карты восточного фронта, расчерченной стрелами, утыканной разноцветными флажками, и хмуро вглядывался в нее.

— Простите, я только доложить, — сказал Роман, намереваясь тут же выйти. Он знал, что Фишер не любит, когда ему мешают размышлять у карты, видеть на ней то, что никому не позволено.

Вялым движением руки Фишер велел Роману остаться, а сам еще некоторое время продолжал вглядываться в карту. Закрыв за собой дверь и вытянувшись в струнку, Роман ждал. Наконец Фишер задернул шторкой карту, повернулся лицом к Роману, и тот удивился его виду: весь он был какой-то примятый, жалкий, будто его только что поколотили.

— Я к вашим услугам, мой шеф, — пристукнул каблуками Роман.

Фишер задержал на нем все еще отсутствующий взгляд, потом опустился на рядом стоящий стул.

— Наши войска в районе Орель-Бельгород снова выравнивают линию фронта, — сказал он, и трудно было судить сообщил он это Роману или просто подумал вслух.

Романа сперва прострелила мысль, от которой он едва не подскочил: «Началось! Не на это ли намекал Березин? И, видно, хорошо началось, коль снова «выравнивают», иначе говоря, дают деру! Так вот почему Фишер выглядел таким побитым у карты, да их же снова колотят! Но уже натренированный мозг Романа, который неусыпно был настороже, тут же подсказал: а не провокация ли это?.. Да и «выравнивать» можно по-всякому.

— Не понял, господин майор, — сказал он. — Неужели уже началось то, о чем говорил рейхскомиссар Геббельс?

Фишер принялся перекладывать на столе какие-то бумаги, время от времени бросая на Романа пристальные взгляды.

— Развлекались, господин Козорог? — вяло спросил он.

— Развлекался, господин майор.

— Где же вы развлекался?

Роман мгновенно подумал: а что, если за ним все же была слежка? И тот полицай, который сует нос во все щели и которому так вдруг захотелось опохмелиться у Степана Дубова, может, тоже не случайность? Надо как-то немедленно предупредить Березина и Дубова, если уже не поздно.

— В городе был. Посидел в кабачке «дяди Жоры», потом навестил одного знакомого, покалякали — вот и все мое развлечение, на этот раз, — доложил Роман. Если действительно за ним был «хвост» — пожалуйста, следите, он ничего не скрывает. Даже и знакомого своего назвал.

— Кто есть ваш знакомый?

— Наш человек, господин майор. Степан Дубов, полицай.

— Степан Дубов?.. Отшень карашо. Садитесь. Расвлекаться — карашо. — Фишер еще немного помолчал, все так же пристально глядя на Романа, и вдруг спросил: — Не кажется вам, Козорог, что мы с вами отшень много развлекался, и отшень плохо работаль?

— Простите, господин майор, опять не понял.

— Не поняль?.. У нас отшень много провалов, мы… как это, как это… не справляться с нашими задачами. Как вы думаль, потшему проваль?

По телу Романа пробежал озноб: что это значит?..

— Провалы?.. Мне об этом неизвестно, мой шеф.

И снова продолжительный, уже опять, как всегда пронзительный взгляд на Романа.

— Скажите, Козорог, вы когда-нибудь думаль о своем завтра?

«Довольно странный вопрос, — подумал Роман, — обычно такие дешевые вопросы задают при вербовке, но почему же сейчас его об этом спрашивать?»

— Пропащий тот человек, господин майор, который не думает о завтрашнем дне, — сказал он. — Я думаю о нем всегда. Думал о нем еще тогда, когда добровольно шел на службу в русскую освободительную армию. — И польстил: — Сейчас я в вашем распоряжении и, надеюсь, после вашей победы вы не забудете о моем завтрашнем дне.

Фишер не отводил глаза от Романа, такой взгляд не так-то легко было выдержать, но у Романа даже ресницы не дрогнули. Немцы всегда требуют, чтобы им смотрели прямо в глаза, и он не отводил глаз от глаз Фишера.

— У моего фатера… отца, работаль один русский… тот, который бежаль от большевистской революции, отшень умный тшеловек, — сказал Фишер. — Я от него училь русский. Он говориль… как это, как это… на бога надейся, но сам не будь плехо.

— Я надеюсь на вас, мой шеф, и на нашего фюрера.

— Если будем так работайт, — у вас не будет никакого завтра, Козорог. Командование отшень, отшень недовольно, и нам с вами… как это… как это… голова не сносить.