Игорь Лощилов - Отчаянный корпус

— Вот стоишь и думаешь: зачем мне, будущему ахвицеру, все это, — поучал он какого-нибудь карапуза. — Сяду я на коня и начну перед девками гарцевать. Ну! Так я тебе скажу: нет большей радости, как своими руками чтой-то исделать или погиблую вещь людям вернуть. А как же! Человек живет и вещь оставляет. Больше исделал, больше оставил. Человека нету, а вещь служит, о нем напоминает. Раньше-то, знашь, какие мастера бывали? Ну! Струмент слабый, образованиев никаких, а как ухищрялись, не чета теперешним.

Сколько раз потом вспоминал его Ветров, слыша, как «теперешние» цедят сквозь зубы: «Не ремонтируем, деталей нет, вещь нестандартная…» Дядя Вася любой нестандартности только радовался, она была для него что брусок для жала — только сильней острила.

— Не горазд я речи говорить, — начал он, — но начальство просило. Много зла немец на нашей земле сотворил, особливо вначале. Потом-то недосуг было — спешил, бежал, кровавым потом утирался, да и уже все порушено было. Шел я по земле, как ослобонили — ну! Одни трубья, под ногами бурялом — век, думал, не отстроиться. А и десяти лет не прошло, как отстроились. Выходит, деньги наши, которы в заем отдавали, на дело пошли… Опять же под 1 марта репродукторы с ночи втыкаем, сообщений о снижении цен ждем — приучили. Потому я на новый заем согласный, раз такое дело, значит…

Он собрался покинуть трибуну, но, что-то вспомнив, остановился.

— Тут говорилось, что за малостью наши деньги государству вроде не очень нужны. Тут я не согласный. В общем деле рази знаешь, какой рупь самый нужный? Гляньте сюды, — указал он на каменную арку над въездными воротами, — тута тысяча кирпичей, а свод на одном держится. Может, мой рупь и будет самым главным. Потому, значит, получку на это дело кладу и пенсию туда ж. От нее все одно рука не отрастет…

Хлопали ему громче и больше всех.

Митинг закончился, но еще долго обсуждался. На самоподготовке Кратова забросали вопросами про блюминги и слябинги, настырный Лабутенко допытывался, как шагает экскаватор, Ветров интересовался судьбой Минотавра. Сократ хмурился и наконец приказал прекратить посторонние разговоры:

— Сначала выполните домашнее задание, а потом говорите про свои слюбинги.

Класс отозвался смешками. Витька Седов, недавно назначенный старшим отделения и получивший звание вице-сержанта, вертелся в разные стороны и пытался утихомирить:

— Тише, ребята, ну что вы все набросились? Читайте книжки.

Он уже предвкушал передачу в свои руки двухдневной власти и примеривался к браздам провления. Потом решил перевести разговор в более спокойное русло и поднял руку:

— Товарищ капитан, а мы будем подписываться на заем?

Сократ поднял брови:

— Это с каких же доходов? Подписку осуществляют те, кто получает денежное довольствие.

— А как же Гусек… виноват, лейтенант Беляков говорил про комсомольский долг, что мы должны все, как один?

— Он говорил про тех, кто получает денежное довольствие, — упрямо повторил Сократ. — Ваш долг — хорошо учиться и обеспечивать своевременное выполнение домашних заданий. Получите звание лейтенанта и будете осуществлять. — Помолчал и ехидно добавил: — Хотите сразу, с места в карьеру.

Класс снова захихикал, а Ветров потянулся к журналу, чтобы записать для потомков новую сократовскую мысль.

После ужина началась подготовка к общеучилищной вечерней поверке, которая всегда проходила по пятницам. Выкроив несколько минут, друзья сошлись вместе, чтобы обменяться впечатлениями минувшего дня, и Сережа похвалился, что по результатом проверки учебного отдела их отделение снова заняло первое место.

«Повезло ребятам с папой, не то что нам с Сократом», — подумал Женя, но развивать свою мысль не стал — раздались команды для построения.

Через некоторое время весь личный состав: суворовцы со своими офицерами, преподаватели, офицеры учебного отдела и разных служб выстроились во дворе на строго определенных местах. Ритуал был один и тот же. Сначала докладывалось о наличии личного состава, потом отдавался рапорт начальнику училища генералу Клименко. Это был рыхлый полный человек, тяжело переставлявший «елочкой» больные ноги. Приняв рапорт, он делал несколько шагов и говорил, растягивая последний слог:

— Здравствуйте, товарисчи-и!

Ответ, каким бы ни был дружным, никогда не удовлетворял генерала, он здоровался снова и снова, пока наконец после пятого или шестого раза не произносил:

— Оце гарно… — и махал рукою. На языке строевого устава это означало «вольно». Наступало время для генеральского слова.

Говорить Клименко любил и умел. Простонародная манера его речи в сочетании с украинским акцентом давала возможность изрекать вольности, мало сообразуемые с правилами литературного языка. Хотя последним он владел не хуже родного. Как-то, придя на урок литературы в третью роту, он принялся читать наизусть «Евгения Онегина», которого как раз проходили, причем читал на чисто русском языке и даже букву «г» произносил на старопетербургский манер без малейшей южной мягкости.

Многочисленные случаи давали возможность убедиться в его разносторонних знаниях. На уроке математики, например, он мог предложить новый вариант доказательства теоремы о равнобедренном треугольнике. Шествуя по коридору, он выуживал какого-нибудь прижавшего к стене «хлопчика» и спрашивал его о дате второго похода Святослава или Кючук-Кайнарджийского мира. Провести его по этой части никому не удавалось. А на одном уроке иностранного языка он вдруг решил внести свой вклад в борьбу с космополитизмом и утверждал о славянском происхождении английского языка. Англичанка Шапиро недоуменно хлопала своими черными навыкате глазами, а Клименко убеждал:

— Как по-ихнему хибара будет?

— A hat, — отвечала она в классической манере, — а hat…

— Слухайте, слухайте, — радовался генерал, — хат — це ж украинська хата. Или форест, шо такэ?

— Лес! — дружно ответствовал класс.

— Вирно, да тильки цей лис с нашего хворосту зроблен.

В своих выступлениях на вечерней поверке он подводил недельные итоги, отмечал полезные начинания, определял передовые отделения и предоставлял им право открыть прохождение торжественным маршем в конце церемонии. Почти всегда это перемежалось с поучительными военными историями или боевыми эпизодами. С недавнего времени он взял за правило рассказывать о каком-либо роде войск и наделял отличившихся его характерными чертами. Те, кто проявил себя в борьбе с колорадским жуком в училищном ботаническом саду, «давили цыи подарунки дяди Сэма, як наши славны танкисты фашистских гадов под Корсунь-Шевченковским», а победители последнего марш-броска «обошли усих, бо лэтили, як сталинськи сокилы».