Матэ Залка - Добердо

Кенез слушает мою горячую речь и вдруг спрашивает:

— Откуда ты говоришь?

— Из второй роты.

— Это ты напрасно, — сухо роняет Кенез. — Надо было бы сделать иначе. Кроме того, я думаю, что с этой историей нечего спешить. Может быть, мы имеем дело с повышенной нервозностью и больным воображением.

Я сегодня раздражителен. Резко возражаю против последнего предположения и прошу, чтобы батальон официально принял к сведению мое заявление. Кенез дружески успокаивает меня, но еще раз подчеркивает, что я напрасно поторопился с этим донесением, впрочем, обещает сейчас же доложить майору.

В бешенстве я положил трубку.

— Ишь ты, какой философ господин лейтенант Кенез! Как он спокоен! Да и чего ему волноваться, когда его каверна находится в полутора километрах от подошвы Монте-Клары.

И все же у меня такое чувство, что я действительно зря поторопился. Может быть, Кенез прав. Торме отдаю приказание:

— После полуночи с отрядом в десять — пятнадцать человек приготовь на самом краю обрыва побольше крупных камней. Кроме того, достань у бомбометчиков десяток легких мин. Итальянцев надо побеспокоить, они не должны себя чувствовать в абсолютной безопасности, ну, а если наши бомбы и камни будут хорошо работать, мы сможем пробить и снести их постройки внизу, которые, наверно, маскируют подземный ход сообщения. Ну-с, друг Торма, начинается твоя саперная карьера. Рядом с Гаалом ты быстро приучишься к этому делу. Видишь, не такая уж плохая вещь эта война, еще сможешь пройти здесь подготовительный курс к своей будущей инженерной деятельности.

— Это возможно. С математикой у меня в школе не было затруднений, — говорит Торма. — Но я мечтал быть артистом. Правда, отец против этого, но, знаешь, я чувствую призвание к сцене, и некоторые знакомые находили у меня талант.

Беседуя, мы подымаемся на гору.

— Ну, там видно будет, может быть, тебе действительно лучше пойти на сцену. А теперь прошу тебя принять меры к тому, чтобы утром все было готово для нападения.

— Не беспокойся, господин лейтенант, все будет в порядке. Я приберу к рукам Гаала, и он у меня не будет философствовать.

Мы стоим перед моей каверной. Пожимаю руку Торме и вхожу к себе. Хомок, конечно, не спит. При свете огарка он занимается своей любимой работой — выделкой алюминиевых колец и различных сувениров войны. Крошечным рашпилем он сейчас обтачивает плоское кольцо. В изящный оригинальный ободок вплетено пронзенное стрелой сердце из красной меди. Улыбаясь, смотрю на кольцо. Чудесный вкус у старика.

— Ну как, бурят, господин лейтенант? — спрашивает Хомок.

— Да, дядя Андраш, бурят.

— Значит, правда. А я думал, что это у людей от испуга в ушах звенит.

У себя я еще раз перечитываю письмо Эллы. Читаю долго, внимательно, обдумывая каждую фразу. Швейцария…

От письма на меня повеяло иным миром, миром книг, мысли, немного самовлюбленным миром интеллекта. Это мир Эллы, мир Тибора Матраи, будущего профессора-лингвиста, знаменитого путешественника по Индии и Азии. На миг уношусь в прошлое. Знакомая улица, уютные дома, гордые колоннады учреждений и милая кондитерская на улице Аттилы. Потерянный рай.

Сейчас как-то ясно ощутил свою страну, — но не ту «родину», о которой так патетически говорили нам в школе. Там, за нашими спинами, есть страна, в ней живут люди, частью военные, но в большинстве штатские. Это венгры. Разве мы, венгры, начали войну? Да, мы. Премьер-министр граф Иштван Тиса сыграл на руку кайзеру Вильгельму, а Бетман-Голъвег за спиной нашего престарелого короля… Впрочем, все это сказки, а реальность то, что мы, венгры, по шею погрязли в войне, и каждый из нас связан с ней по-разному. Генерал Кёвеш, полковник Коша, майор Мадараши, лейтенант Кенез — это профессионалы войны. Но Гаал, Чутора, Арнольд, Торма… У Тормы даже профессии не было…

Я очень часто бывал с Эллой в кондитерской Аттилы, и Элла потихоньку, чтобы никто не видел, совала мне в руку пятикроновую монету. Ведь платить должен был мужчина, а этому мужчине не хватало на частые посещения кафе. Правда, в начале и середине месяца, когда я получал деньги за уроки, я гордо протестовал против этой опеки.

Из письма Эллы я понял, что Арнольд жаловался на меня и называл «безнадежным типом». Возможно, что это и так, но, с другой стороны, Арнольд слишком резок со мной и со свойственной ему нетерпимостью требует, чтобы я обязательно разделял его точку зрения, хотя она мне и неясна. Ведь Чутора как-то сказал ему:

— Много вы путаете, господин доктор, и все оттого, что хотите сидеть сразу на двух стульях.

— Вы старый дурак, Чутора, — возразил Арнольд. — Не воображаете ли вы, что вам удастся вовлечь меня в свою партию? Черта с два! Я понимаю, что пригодился бы в вашем деле. Ведь без интеллигентов, или, как вы нас называете, «мозговиков», вам, господам рабочим, будет трудновато. Вы думаете, что над разработкой вашей теории я уже натер мозоли на мозгу? Нет, Чутора, ваша теория годится мне только для того, чтобы отшлифовать на ней свою собственную. Ясно, что монархия не может продолжать прежней политики, нам необходимо восстановить в правах остальные национальности, и прежде всего чехов.

— Ого-го, вы до сих пор застряли на национальном вопросе? — издевался Чутора. — Ваш путь, господин доктор, это третьеразрядная проселочная дорога. О, как она далека от большака истории!

— Для вас, Чутора, есть только одна дорога: долой капитализм.

— Да, это главное направление, — сказал Чутора.

Арнольд мягко издевается, а Чутора с трагической серьезностью нападает на господина доктора. Я чувствую, что эти люди, щупая один другого, ждут друг от друга чего-то большого и настоящего. Они идут каждый своим путем и надеются встретиться где-то у перекрестка. Я слушаю их споры и делаю вид, что меня это не касается. А на самом деле это должно касаться меня очень близко.

«…Спросите Арнольда, почему он ничего не отвечает государственному тайному советнику фон Ризенштерн-Алькранцу, который очень внимательно отнесся к его вопросу и обещал мне, что по одному слову Арнольда он будет переведен в министерство. Кончайте скорей эту страшную, надоевшую войну и возвращайтесь домой. Мир пуст и скучен, как великий пост. Но я очень рада, что Арнольд наконец решил использовать более продуктивно ту массу свободного времени, которой вы там располагаете. Я посылаю ему его бювар, бумагу, любимые зеленые чернила, перо и даже пресс-папье. Вы встретите их как старых знакомых. Вы бы тоже лучше сделали, если бы не сидели зря и обдумывали ту тему, которой были так захвачены до начала этой катастрофы.

Представьте себе, Маргарита Бенедек наконец вышла замуж за маленького Бартоша. Бартош как раз находился дома на побывке после ранения. Наконец-то эта романтическая любовь достигла тихой гавани. Надеюсь, что вы не сердитесь на меня за то, что я уезжаю в Швейцарию. Мне так хочется подышать настоящим чистым воздухом без эрзацев мирного времени».