Матэ Залка - Добердо

— Ну, действуйте, — подавая мне руку, сказал дивизионный генерал. — Надеюсь, что еще увижу тебя. Зайди, как только кончится эта операция. Сервус.

Бригадный тоже подал мне холодную, вялую руку; рука же полковника Коши горяча и суха.

— Мог бы смело обратиться ко мне. Почему понадобилось идти сразу в дивизию? — говорит Коша.

— Господин полковник, мое донесение больше недели пролежало у капитана Беренда.

— Ну, оставим, оставим, — заторопился полковник. — А теперь смело вперед, и если твой диагноз правилен…

Через час сытые лошади бригадного генерала веселой рысью везут наш экипаж по направлению к Добердо. На козлах рядом с кучером сидит Хусар. В его хлебном мешке лежит в жестяной кассете трехкилограммовый детонационный патрон. Рядом со мной с хмурым лицом восседает мой непосредственный начальник капитан Лантош. В наших взаимоотношениях произошли большие перемены. Я просто перепрыгнул через Лантоша, обратившись непосредственно в дивизию, вместо того чтобы еще раз попробовать убедить его в опасности. Об этом сейчас говорит господин капитан разбитым, некомандирским голосом.

— Ты мог зайти ко мне, по крайней мере, сегодня утром, вместо того чтобы бежать к полковнику, который, конечно, рад случаю скомпрометировать меня.

Я откровенно высказываю свое мнение господину капитану, хотя у меня и нет настроения спорить с ним.

— Я уверен, господин капитан, что если бы сегодня утром я разбудил тебя и попробовал говорить о создавшемся положении, ты если бы и не вышвырнул меня, то, по крайней мере, дал после смены пять суток домашнего ареста. И, конечно, ты бы позаботился о том, чтобы никто ничего не знал о подкопе. Я не знаю, господин капитан, кому могла прийти в голову эта сумасшедшая мысль скрывать приближающуюся опасность и запретить нам не только противодействие, но даже наблюдения. Это мог придумать только тот, кто никогда еще не нюхал пороха на линии огня.

— Вини своего майора, — ответил Лантош.

В моих отношениях с капитаном произошла еще одна существенная перемена. Отпуская нас, полковник Хруна объявил:

— Господин капитан будет находиться в распоряжении господина лейтенанта Матраи и должен действовать по его указаниям.

Я думал, что Лантош удивится, будет протестовать. Нет, ни слова. И вот он сидит рядом со мной — капитан, которого подчинили лейтенанту. Но я не хочу командовать Лантошем. Он всегда был мне антипатичен, я считаю его не офицером, а спекулянтом и карьеристом, но все же у него на воротнике три золотых звезды.

Я полон самых противоречивых чувств. Чувству удовлетворения мешает беспокойство и сознание неопределенности. Меня не радует честь, оказанная мне командованием армии и дивизии. У меня такое ощущение, как будто я вступил со штабами в преступное соглашение против батальона, стоящего на минированной Кларе, батальона, о котором штабные господа не хотят даже и думать, хотя именно он, а не эрцгерцог, находится в опасности.

— Ну, а батальон? — спросил меня Эгри, когда я передал ему служебную записку, восстанавливающую его в правах солдата. Да, о судьбе батальона первым подумал дезертир Пал Эгри, а не эрцгерцог и не командир дивизии.

Мне казалось, что лошади топчутся на месте и мы не продвигаемся ни на шаг. Хотелось лететь, чтобы поскорее быть на месте, чтобы можно было ткнуть капитана носом в ужасный факт подкопа Клары, как тычут в кучу носом нагадившего щенка. Ритмично стучат подковы по белой ленте шоссе. Экипаж катится, а мысли там, впереди, где мои друзья, безымянные герои, простые сыны народа — фронтовые солдаты и их офицеры. С такими мыслями я мчался к Добердо. Лантош молчал и только перед Неуэ-Виллой спросил:

— Скажи, Мадараши запретил тебе контрдетонацию?

— Не только контрдетонацию, но даже наблюдение запретил.

— Гм…

— И это происходило не без твоего согласия, господин капитан. Майор Мадараши очень осторожный и предусмотрительный человек, он не решает вопросов наспех.

— Кенез сообщил мне, что ты, господин капитан, тоже придерживаешься того взгляда, что положение дел не так серьезно.

— Твой майор и Кенез неправильно информировали меня. Кроме того, туда с часу на час ждали эрцгерцога. Если хочешь знать, я был назначен в свиту эрцгерцога и, поверь, если бы мог предполагать опасность, не собирался бы ехать на Клару вместе с его высочеством.

Проехали мимо озера Добердо. Над водой стоит серый пар, из тростников вылетают стаи птиц. Через несколько минут экипаж останавливается. Отсюда можно идти только пешком. Уже виднеется заросший кустарником холм, который отделяет нас от горы смерти.

Мы вылезли. Лантош с самого начала повел себя беспокойно. Ясно, что господин капитан струсил. Он даже понятия не имеет, где мы находимся. Ага, господин капитан, война это не только торговля железным ломом. Мы всего лишь у третьей резервной линии, дальше еще следуют штаб полка, линия тяжелой артиллерии, полковой и батальонный резервы, и только там начинаются настоящие ходы сообщения.

— Что это за воронки? Итальянская артиллерия?

— Ну конечно. Воронки совсем свежие, им всего два-три дня.

Капитан тяжело вздохнул:

— Зачем у тебя эта палка?

— Здесь очень трудно ходить без палки.

— Гм… а я забыл свою.

Мне хотелось спросить: «Не вернешься ли за палкой? Или, может быть, съездишь в Лайбах и купишь стек?»

У разрушенной до основания паровой мельницы завернули в ход сообщения, ведущий к штабу полка. На Добердо сейчас дневная тишина. Половина четвертого дня. Жара невыносимая. Горячий сухой воздух дрожит над серыми камнями. Трудно поверить, что всего в двадцати километрах отсюда катит волны чудесное синее море. Впереди вырисовывается темный силуэт Монте-дей-Сэй-Бузи. Капитан остановился и смотрит на вершину.

— Вот это и есть Монте-Клара, — говорю я ему.

В штабе полка нас принимает с подчеркнутой вежливостью капитан Беренд. Обиды и следа нет. Лантош сейчас же бросился в тень. Лицо у него красное, глаза лихорадочно блестят.

— У меня невыносимая мигрень, — стонет он.

Пока молодой штабной офицер трет виски капитана ментоловой палочкой, я вызываю по телефону батальон, каверну командира первой роты. Долго не могу добиться соединения. К Лантошу подсел адъютант и что-то сказал ему. Капитан сразу забывает о мигрени, вскакивает и следует куда-то за адъютантом.

Наконец первая рота ответила.

— Кто говорит? Это вы, Фридман?

— Я, господин лейтенант.

— Ну, что у вас нового? Где Гаал?

— Господин унтер-офицер недавно был здесь.

— Что он говорит?

— Кошка держит мышь в зубах, господин лейтенант.

— Без аллегорий, Фридман. Что сказал Гаал?

— Он сказал то же, что и я о мыши. Господин лейтенант не встретился с Чуторой? Он вышел вам навстречу.