Вадим Пеунов - Об исполнении доложить

Готовясь стать матерью, она вдруг потянулась к богу, который, по ее разумению, мог творить добро и зло. Она страстно желала добра и своему будущему ребенку.

Савону Илларионовичу действительно иногда доводилось заниматься в банде делами «божьими».

Кряж, пряча улыбку в седые усы, ответил:

— Как откажешь умирающему в последней просьбе? «Исповедуй, Савон Илларионович, облегчи муки». Я и утешал, как умел.

Надежду охватило великое сомнение:

— Сколько же душ ты так-то загубил! И под мою подбираешься? Я тебе все, словно на духу, выложу, а ты меня на кресте разопнешь! Христопродавец!

Разуверившаяся в людях женщина не хотела слушать никаких доводов Лени и Кряжа, прогнала обоих прочь.

А на следующий день побывала у Чухлая и в категорической форме потребовала, чтобы вместо Лени прислал кого-нибудь другого, а то она такого свистуна может запросто застрелить.

Подозрительность Чухлая стала болезненной, и он решил от обратного: «Не нравится часовой, — значит, такой и должен быть». Он понимал, что уже никаких общих интересов у банды нет, и надеялся лишь на то, что страх и ненависть хоть как-то собьют людей вокруг него.

Поуспокоившись, прикинув на досуге, что к чему, Надежда опять позвала Леню.

— Ежели ты и вправду не холуй Филиппа Андреевича, то приведи ко мне своего начальника из отряда. Деду не верю. Перевертыш: то чекист, то поп, то еще кто… Обдуривал умирающих: нет для него святого.

Жизнь молодой женщины зашла в тупик. Кто она, Надийка Швайко? Ни мужняя, ни вдовая. Вот родится ребенок у невенчанной. Кто он? Байстрюк! Нагулянный. Признает Филипп Андреевич свое дите или отречется? Женщину вконец измучила неопределенность, она хотела одного — чтобы у нее в жизни было все, как у людей.

Старшим над Леней по оперативной работе был я. Прикинули мы с Карауловым, что к чему, решили — мне отправляться к Надежде Швайко. Если она поможет разоружить банду, то сделает великое дело.

Надежда превосходно понимала, что появление в ее хате чекиста может стоить жизни и ему, и ей. Она прислала Леню с самой подробной инструкцией. Я нарекался ее двоюродным братом Матвеем Безбородым, который недавно вернулся из армии. Чтобы мнимый братец не перепутал праведное с грешным, Надежда советовала побывать в ее родном селе Александровке.

Я под видом уполномоченного исполкома обошел село, заглянул к родственникам Швайко, стараясь приметить и запомнить побольше разных деталей: где у кого колодец, где сараюшка, как стоит хата, какой сад — одним словом, чем знаменит хозяин.

Затем Караулов побеседовал с самим Матвеем Безбородым. Парень отслужил действительную, образ мыслей вполне наш, советский, довериться ему в какой-то мере можно. Иван Евдокимович сказал:

— Нужна нам, Матвей, твоя помощь в борьбе с бандитизмом. Зайди к своей тетке, скажи, что будешь в тех местах, где живет ее дочь. Пусть передает какой ни на есть гостинец и свое родительское благословение. А после этого придешь ко мне, и пару дней проведем вместе.

Матвей оказался толковым парнем. Он рассказал массу семейных подробностей, которые вне сомнения могли мне пригодиться. И все-таки главный наш расчет был на то, что я не попадусь на глаза никому из бандитов.

Несмотря на трудное время (села едва оживали после страшного прошлогоднего недорода, а двадцать второй год тоже был не очень урожайным), сердобольная мамаша, узнав, что блудная дочь ждет ребенка, собрала довольно тяжелый гостинец. Оттянул он мне руки, пока я добрался до условленного места.

Сказать, что я шел на свидание к Чухлаевой невесте с легким сердцем, — значит, покривить душой. В самой Надежде я в тот момент не сомневался. Она умолчала даже о таком антипатичном для нее человеке, как Савон Илларионович («умирающих обманывал, души ихние загубил!»), выручила Леню. И вообще жизнь наложила на нее уж очень тугие путы, а молодая женщина донельзя тяготилась этим. Но кто сможет отвести все случайности? Чухлаевцев мучила болезненная подозрительность. Новеньких почти не принимали в банду, опасаясь проникновения чекистов. А пуще того боялись самой жизни вне леса. Предупрежденные Савоном Илларионовичем о планах Чухлая, мы раза четыре удачно расклеивали в селах, на которые потом банда совершала налеты, листовки-обращения с постановлением правительства об амнистии всем бандитам, порвавшим с бандами и сложившим оружие. Дезертирство из «армии» Чухлая стало обычным явлением. Но он принимал драконовские контрмеры, стараясь пресечь разложение банды.

Я более часа сидел на опушке в ожидании Лени, и поразмышлять о будущем времени было предостаточно.

Осенью в Донбассе темнеет быстро, а в лесу тем более. На широкую опушку, на луг, простиравшийся у меня перед глазами, опускались первые сумерки, а боровой лес, угрюмо шумевший за спиной, уже жил по законам ночи.

Засвистел перепел, я отозвался. Подъехал Леня.

— Садись верхом сзади меня, до Карачуновской балки — верст двадцать. Надежда Степановна уже ждет. Все выспрашивает, какой ты: стар или так себе, какие глаза, какого роста. Говорю: «Что вам от его роста и глаз?» Не соглашается: «В моем заячьем положении, Леня, ничем пренебрегать не приходится».

Кобыла была крепкая, с широким крупом. Зная, что ехать двоим, конник вместо седла взял кошму и закрепил ее подпругами.

Чоновцы, конечно, знали, что основная база Чухлая в Карачуновской балке. Леса там дремучие, и пятьдесят, и шестьдесят верст будешь идти, а перед тобою все чаща. Только в старом сосновом бору чуть посвободнее: сосна не выносит тесноты.

Мы раза два пробовали накрыть банду на основной базе, но нам это не удавалось. В густом лесу, где порою всадник вынужден спешиваться, чоновцы оказывались в самом невыгодном положении. Нас брали на мушку из-за каждого куста, а мы не видели противника. Отряд нес тяжелые потери, банда легко уходила.

В хуторок Лесной, где в старое время размещалось лесничество, мы с Леней прибыли за полночь — голосили побудку первые петухи. В нескольких добротных хатах, рубленных непривычно для Донбасса из бревен, все спали, и только в крайней за плотными ставнями жил огонек.

Надежда Швайко встретила гостей на крыльце.

— Ох, — вздохнула она с облегчением, — страху-то натерпелась. И чего, дура, покликала сюда, выехала бы сама навстречу.

Вблизи я видел ее впервые. Несколько раз доводилось встречать в бою. Но разве там рассмотришь человека? Счет идет на доли секунды, зазевался — и ссадили шашкой с коня. Надежда одевалась хлопцем: шапка-кубанка из серого каракуля, короткая куртка, по краям отороченная тем же серым каракулем, кавалерийские галифе. А в хате передо мною стояла милая, чуточку смущенная женщина в длинном, до пола, модном в те годы темном платье. И это платье делало всю ее ладную фигуру еще более статной, даже величественной. Беременность округлила плечи, сделала плавными движения. Развязав «узелок», Надежда выкладывала из неге деревенскую снедь, переданную матерью, а я старательно перечислял имена родственников, приславших поклоны. Она слушала, потом удивилась: