Юрий Дрыгин - Десант в безвестность [Документальная повесть]

— Среди десантников женщин не было, — отрицательно качнул головой Мочихин. — Вы должны знать, что на подобные операции женщин не берут — это морской закон. Раненых мы перевязывали сами. Да и санитары у нас были мужчины. А она что, была в лагере военнопленных?

Незнакомец внимательно посмотрел на Мочихина. И в этом взгляде бывший моряк уловил что-то жесткое, недовольное. Этот взгляд укорял: «Ты же воевал в разведке. Будто не понимаешь?!» Но у Мочихина давно выработалось инстинктивное противодействие, неприязнь к напористым собеседникам вроде этого, и в такой момент Иван Алексеевич нервничал и ничего не мог с собой поделать: ему все время казалось, что требуемые от него воспоминания — не просто разговор, а вежливый допрос.

Мочихин встал, прошелся взад-вперед.

— Скажите, Виктор Павлович, только прямо. Ведь у вас, когда шли ко мне, наверняка в голове мелькнуло: почему, мол, этот матрос остался живой, а все остальные — погибли?

— Да что вы, Иван Алексеевич! — укоризненно поднял на него глаза гость. — Как можно!

— Можно, можно! Тогда, в сорок втором, меня без всяких там этих «можно» спросили: «Почему? Почему ты, старшина Мочихин, остался живым, а все погибли?»

— Тогда время было иное…

— И еще спросили: а почему, мол, ты, старшина Мочихин, ранен в руки, а не в какое-нибудь другое место?! Почему, почему, почему?!

— Я вас понимаю, — проговорил Виктор Павлович, — на подобные вопросы тогда отвечать было нелегко.

— Нелегко? Не то слово! — воскликнул Мочихин. — Для меня все это звучало примерно так: трус, дезертир! А ранен в руки — самострел, это, знаете, на войне случалось. А один, в ваших летах, так тот додумался даже до того, что враги специально меня отпустили: пусть, мол, плывет с богом назад да расскажет своим, чтобы больше неповадно было нос совать на их берег. И на все эти сумасбродные выдумки я ничем ответить не мог. Попробуй докажи, что все было не так! Кто подтвердит?! И, думаете, для меня, оставшегося в живых, все тогда обошлось? Нет. В разведку, в которой я воевал, вернуться не разрешили. Так, на всякий случай: черт его знает, что было на том берегу, а пойдет в разведку, возьмет да еще сбежит. Мне, тогда двадцатидвухлетнему балбесу, и в голову подобное прийти не могло! Думал: хоть бы добраться как-нибудь до своих — тогда и об остальных знать будут, что не зря жизни свои положили. А они до сих пор — без вести пропавшие!

— Иван Алексеевич, прошу вас, не надо. Я же не спрашиваю, почему вы остались жить, а они погибли. Судьба подарила вам жизнь — ну и слава богу!

Меня интересует только девушка — небольшого роста, худощавая, лет девятнадцати, в гражданской одежде. Она вместе со своим товарищем ушла в тыл врага и больше не вернулась. Второй, который добрался, рассказал, что они вышли к условленному месту на полчаса позже, когда десант уже атаковал финский гарнизон. И вдруг они наткнулись на большую группу вражеских солдат из пограничной охраны. У тех были собаки. Чтобы не подвергаться риску, решили разделиться… И вот она не вернулась.

— Проклятая война! Не жалела никого! — проговорил Мочихин. — В нашей группе был сержант Федор Чернов. Он, как вы понимаете, тоже погиб в Ондозере. У него была девушка, звали, кажется, Надя. Познакомился он с ней в Сегеже, когда нас перебросили туда с передовой на усиление… Где-то в марте-апреле месяце. Встретил он ее у складов — нам выдавали новое обмундирование, и все — влюбился парень, как говорится, по уши. А военная любовь — она особая. Девушка тоже была маленькая, худенькая. Я ее раз и видел, а в память врезалась на всю жизнь. У Феди только и разговоры были о ней. Потом, месяца за два до операции, он как-то сник. Все, знаете, спрашивают: как, мол, дела на любовном фронте, а он лишь отмахивался. Хотя мне как-то сказал, что она ушла за линию фронта. Я тогда еще подшутил над ним: все они, говорю, уходят за линию фронта, когда встретят чином повыше нашего брата — офицера, особенно из интендантов. Но он сказал, что это правда.

Я к чему о Чернове вам рассказываю, Виктор Павлович, понимаете, когда там, в Ондозере, все уже произошло и я раненый ползал, как голодный пес болоту, прятался от егерей, со мной приключилось нечто вроде галлюцинации. Я замерз, просидев в холодной воде свыше десяти часов, пока егеря совсем не ушли с болота, затем выбрался из воды и пополз к нашим убитым морякам, чтобы взять у кого-нибудь из них фуфайку или плащ-палатку. И знаете, на кого я наткнулся? На Чернова Федю. Он лежал в крови, изуродованный, вероятно, сам подорвал себя гранатой. А рядом с ним лежал еще кто-то — в одной тельняшке. Страшно было смотреть! И вот мне вдруг показалось, что тот, кто в тельняшке, — его девушка. Мне стало не по себе, затошнило, перед глазами поползли круги, и я поскорее отполз от этого места…

— Вам показалось или с ним действительно лежала девушка? — перебил гость Мочихина. — Для меня это очень важно!

— Показалось, конечно. От потери крови и голода мне еще не раз виделось черт знает что!

— И все же, Иван Алексеевич, припомните как следует: может, с сержантом в самом деле была девушка?

— Нет, мне показалось. А показалось, вероятно, потому, что я завидовал Феде. Его девушка нравилась и мне. Потом, на следующую ночь, когда начало светать, я снова пополз к тому месту, где они лежали, — продолжал Мочихин. — Я нашел это место быстро. Там было уже больше десятка наших матросов. У всех на шее ремни. Финны ремнями стаскивали тела убитых десантников в одно место. Среди них не было женщины. Это я хорошо помню. Да и сами подумайте: девушка — ив тельняшке?!

— Может быть, она для какой-то цели переоделась? — задумался Виктор Павлович.

— Почему вы уверены, что ваша разведчица вышла на десантников? — сказал Мочихин. — Мост взрывал я, поэтому мимо нас она пройти не могла. Кроме того, еще до этого на нас напоролось отделение егерей, которое мы уничтожили. Значит, по дороге она не шла, иначе попалась бы к ним в лапы. А потом началось такое, что любой здравомыслящий человек к нам ни за что не пошел бы. Да он и не смог бы добраться — мы уже были окружены.

— Все могло быть, — задумчиво произнес Виктор Павлович. И повторил — Все могло быть… — Затем снова спросил:

— А фамилия сержанта Рыжихина вам не знакома? Он был среди десантников.

Мочихин задумался, напрягая память.

— Нет, не помню, — ответил он. — Я в своей-то группе не всех знал. В отряд набирали из разных подразделений бригады…

Они замолчали, каждый думая о своем.

— Кофе еще подогреть? — первым нарушил молчание Мочихин.

— Что? — задумчиво переспросил гость. Потом сообразил, о чем его спрашивают, замахал руками — Нет, нет, спасибо! — И поднялся со стула. — Вы когда уезжаете, Иван Алексеевич?

— Через день.