Моше Натан - Битва за Иерусалим

Стены здания ИМКА были изуродованы. Из проломов и дыр клубился дым. Из разбитых окон выбивались языки пламени. Все указывало на то, что с противником здесь покончено. И танкисты двинулись вперед, не подозревая, что легионеры спрятались позади здания, чтобы, переждав, вернуться на свои позиции по фасаду. Ротам, которые должны были прийти сюда позднее, предстоял новый бой.

После того как штурмовая рота протаранила, насколько это вообще было возможно, доступ на улицу Шхем, за нею следом двигались подразделения еще одной роты, которая, в итоге тяжелых потерь тыловой рогы и исчезновения остатков вспомогательной роты (они, как мы помним, ошибочно вышли после обстрела на трассу 7-го полка и овладели музеем Рокфеллера), превратилась в сборную роту (мы так и будем ее именовать впредь, хотя это название не совсем точно). Бойцы сборной роты, во главе с командиром полка Иосеком, с первых же шагов по иордан-скому Иерусалиму поняли, что прошедшие здесь ожесточенные бои с участием танков и штурмовой роты не решили задачу. Легионеры, переждав позади домов, вернулись на фасады и возобновили бой. О второй волне боевых действий рассказывает один из ветеранов полка:

«Я участвовал в нескольких операциях возмездия, прошел Синайскую кампанию, но таких схваток еще не видывал. Это было что-то страшное. Они со всех сторон поливали нас огнем, а мы, ни на что не взирая, вынуждены были идти вперед. На уничтожение снайперов и огневых точек не было времени, а на то, чтобы укрыться, — тоже. Потом выяснилось, что по всей длине городской черты действовал размещенный рядами по всем этажам. гарнизон регулярных войск. А были и четырехэтажные дома, и стреляли в нас со всех уровней. Были укрепления, которые приходилось атаковать по четыре раза, и это после танков и штурмовой роты. Чтоб пройти полтора кило-метра улицы Шхем, понадобилось семь часов! Это, быть может, даст представление о трудности боя».

Другой добавляет:

«Ты продвигался с боем, зная при этом, что здесь уже дрались твои товарищи, потому что на каждом углу лежали раненые. Ты слышал и видел, как они стонут и мучаются, а задерживаться нельзя. Надо было идти вперед. Через каждые 10–15 метров падал кто-нибудь из твоих добрых друзей. Ты уже 15 лет ходил с ними на войны, на операции возмездия, служил; и если друга ранило на той стороне улицы, где находился ты, ты еще мог нагнуться и перевязать его, но если он свалился на другой стороне, ты не останавливаясь бежал дальше, чтобы не оторваться от своей группы, — она ведь нуждалась в тебе не меньше, чем он. Шел вперед, не имея понятия о происходящем. Никто из тех, кто вокруг тебя, не знал местности, хотя были и иерусалимцы, жившие на расстоянии нескольких сот метров отсюда. Все ново, неведомо. И ты шел… шел… а куда — не знал. И опять видел своих лежащих товарищей. Одних одолевала боль, другие были мертвы. Те, кто еще не сомкнул глаз навеки, удерживали стоны, чтобы не помешать твоему движению вперед, и молча провожали взглядом. Ты же не мог даже остановиться: жуть! Сам ты измучен (несколько ночей не спал) и одинок — нет ни командира роты, от которого можно было бы получить указание, ни связного (он с самого начала выбыл из строя), который бы тебя с кем-нибудь связал. Вся ответственность на тебе. Ты знаешь, что должен действовать сам — без команд и командиров. От тебя зависит все, все».

Потом, когда разбирали бой 8-го полка на улице Шхем, один из командиров заметил: «Трудно поверить, что улица такая короткая. Тогда нам казалось, что она никогда не кончится».

Незадолго до того, как роты 8-го полка соединились и расположились на перекрестке у мечети, служившей ранее КП штурмовой роты, авангард этой роты завяз в переулке, который с того дня именовался в полку не иначе, как «кровавы й» или еще «а д с к и й переуло к». «Его мы никогда не забудем», — говорит один из солдат полка.

«Кровавый переулок» находился на расстоянии нескольких метров от перекрестка у мечети, по правую сторону улицы Шхем. Его открывают два больших каменных здания. Затем переулок делает небольшой поворот в юго-западном направлении, так что, стоя в начале переулка, нельзя увидеть его конец. Пока командование роты устраивалось на бензоколонке напротив мечети, парашютисты занялись подавлением ближайших огневых точек. Двое повернули в сторону переулка, в котором пока не было заметно ничего подозрительного. Да и сама улица Шхем, отклоняющаяся в этом месте от укреплений городской пограничной черты, выглядела довольно спокойно.

Парашютисты побежали к началу переулка и наткнулись на лежавший возле тротуара труп легионера. Как только они двинулись дальше, неизвестно откуда по ним открыли прицельный огонь. Оба упали в грязь, которая быстро окрасилась кровью. Первый юноша, по имени Лейзерке, был убит. Второй лежал рядом с оторванной рукой и молил: «Фельдшера на помощь, фельдшера!». Пулеметные очереди и бронебойные пули продолжали дырявить землю вокруг раненого.

Подбежав, заместитель командира роты Моради увидел у начала переулка тело своего старого боевого товарища Лейзерке и полетел назад, в сторону приближавшегося танкового отряда Рафи с криком: «В переулке есть позиции, помогите нам!».

Моради вернулся назад. Бойцы роты, укрывшись под стенами домов, в нервном напряжении ждали прихода танка, который подавил бы огонь. Из переулка доносились захлебывающиеся стоны раненого, лежавшего под градом пуль. Моради больше не мог ждать. «Я иду», — сказал он — и метнулся в переулок. Он схватил окровавленное тело Лейзерке и вытащил его на улицу, при этом убедившись, что его друг мертв. Опустив тело на землю, он выпустил вглубь переулка автоматную очередь и вновь бросился в огонь, чтобы вынести второго парашютиста.

Засвистели пули. Застучали пулеметные очереди. Моради подтащил раненого к соседней каменной стенке и передал его в руки фельдшера. Позади слышался грохот гусениц приближающегося танка. «Пока мы неплохо поработали, но мы потеряли Лейзерке», — с болью в голосе обратился к солдатам роты Моради.

Он приблизился к железной двери в угловом доме переулка и вынул гранату, затем вытащил зубами предохранительную чеку и посмотрел в переулок. Все тихо. Отвел руку для броска. Вытянул шею, вновь заглядывая в переулок, чтобы выбрать цель для броска.

В момент, когда он выбирал эту цель, грянул выстрел. Пуля впилась в мозг Моради. Пальцы разомкнулись на зажатой в руке гранате, и она взорвалась. Кровь Моради, вперемешку с осколками, плеснулась на белый камень стены, и еще много дней спустя там можно было увидеть ее засохшие черные струйки.

В это время в соседней церкви зазвонили колокола. Казалось, что они поют Моради отходную.