Михель Гавен - Дорогая Альма

— Фрау Сэтерлэнд, он не дышит, — забеспокоился Пирогов.

Маренн резко повернулась, сделала шаг к раненому, наклонилась.

— Иван, свет ближе! — приказала она. — Да, дыхание прекратилось, зрачки сильно расширены. Варя, вы что, не видите?

— Я отвлеклась на капельницу.

— Отойдите! Да, да, отойдите, — распорядилась Маренн. — Сейчас не время действовать с переводчиком, надо все делать быстро. Фриц, ко мне! — позвала Рауха. — Положи автомат, никто нападать не собирается. Быстрее. Будешь вдувать воздух, — добавила, когда Раух приблизился.

Взяв вышитую подушку, лежавшую под головой раненого, свернула ее вдвое, чтобы голова оказалась выше. Затем, нажав на скулы, заставила рот раненого раскрыться.

— Я буду жать на грудную клетку, а ты — вдувать воздух по моей команде, — распорядилась она. — Знаю, что умеешь. Всех учат в школах СС оказывать первую помощь при терминальных состояниях. Все ясно?

— Чего ж не ясно? — ответил Раух и, сняв фуражку, наклонился к раненому. — Может, наоборот? У меня сильнее получится.

— Зато у меня надежнее, — улыбнулась Маренн. — В этом деле, как и во всех прочих, опыт очень важен. Распорядок такой. Тридцать толчков, два вдоха. Начали! Варя, вы все-таки нужны, — позвала медсестру. — Следите за пульсом. Замерять пульс после каждого пятого нажатия.

— Да, хорошо. — Варя подбежала к больному. — Я готова.

— Да.

Маренн начала делать искусственный массаж сердца. В комнате царила напряженная тишина. Притихли даже щенки, возившиеся вокруг Альмы у печки. Пелагея, привстав на цыпочки, сама того не замечая, даже слегка приседала при каждом нажатии.

— Что ты все качаешься, — приструнил ее Микола, — только беспокойство создаешь. Затихни.

После двух циклов дыхание все еще не возвращалось. У Маренн лицо покрылось испариной.

— Дай я, — снова предложил Раух. — Если он придет в себя, тебе еще операцию делать. Это-то могу и я. А операцию сделать — нет.

— Ни в коем случае, — ответила Маренн. — Отвлекаться и останавливаться нельзя. Сейчас последняя попытка. Должно получиться. Сосредоточься.

— Товарищ старшина, угробили фрицы комиссара-то, — вдруг заметил вслух один из красноармейцев. — Все колдовали, колдовали над ним. И вот вам, нате. Раньше дышал, а теперь не дышит. Одно слово — угробили.

— Помолчи, Величко, — одернул его Кольцов. — Ты-то что понимаешь? Не мешай.

— А то, что хлопнуть их надо было с самого начала, как и предлагали, — продолжил тот недовольно.

— Отставить разговоры. Ты меня знаешь, я шутки не люблю. Ты приказа не слышал? Всем вести себя сообразно обстоятельствам и строго по моей команде. Ты получал команду рот открывать? Вот закрой и жди. Комментатор выискался.

— Пульс прощупывается! — вдруг радостно вскрикнула Варя. — Очень слабый. Но пошло, пошло… Ребята, есть пульс! — крикнула она, обернувшись к красноармейцам. Те зашевелились, оживленно переговариваясь.

— Вот, Величко, а ты сомневался.

— Варя, не отвлекайтесь, — окликнула девушку Маренн. — Включите капельницу. Сейчас будем вводить лекарство. Это септический шок. Надо как можно скорее удалять очаги заражения. Фриц, опусти подушку, — попросила она. — Пусть лежит как раньше. Сейчас он будет дышать сам.

— Вот дохтур, вот дохтур — чудо, — воскликнула Пелагея. — И з того свиту дистанет.

— Фриц, скальпель! Будешь подавать мне инструменты, — попросила Маренн. — Варя, вы следите за пульсом и дыханием. Не отвлекайтесь. Иван, держите капельницу. Ровно. Не раскачивая.

— Да-да, я стараюсь, фрау Сэтерлэнд, — ответил тот.

— Что ж, пока картина тяжелая, но не фатальная, — сказала Маренн. — Переведите, Иван, — попросила Пирогова. — Гнойное воспаление сильное, но локализовано в кишечнике, на соседние органы не распространилось. Значит, гангрены нам удалось избежать. Но процесс шел быстро, и к утру она бы уже присутствовала. Значит, большую часть кишечника сохраним. Сейчас я удалю осколки и начнем вычищать. Иван, попросите лесника, пусть принесет весь свет, какой здесь есть. Осколки мелкие, видно плохо. Нельзя ничего пропустить.

— Пелагея…

— Я поняла. Лихт, лихт. Свет то есть, — засуетилась лесничиха. — Зараз вси свички зберу.

— Ти дивись, Иван, мать-то иноземной молве выучилася, — подмигнул Пирогову Микола. — Скоро по-иноземному заговорит, и ти не знадобишься.

— Тотальной резекции не потребуется, — заметила Маренн, внимательно осматривая пораженные ткани. — Но часть тонкой кишки придется удалить, сильно повреждена, — сказала она, подняв глаза на Варю. — Соединю потом концами. Будет рубец, но все-таки это наиболее естественный способ, и, раз есть возможность, он предпочтительнее. Уход, правда, потребуется длительный и сложный, чтобы все срослось и зажило правильно. Справитесь?

— Справлюсь, — уверенно ответила та. — У меня ветеринарный опыт большой. С детства собак выхаживаю. И операции собакам хорошо делала, в том числе и на кишечнике, если проглотит какой-то предмет, например. Со щенками-подростками такое часто случается, все в пасть тянут, как дети. Человека, правда, оперировать не приходилось. Потому я и настаивала, что раз есть возможность настоящего человеческого хирурга позвать — то так и надо сделать. Тем более при таком тяжелом некрозе. Правда, если бы возможности не было — пришлось бы самой, никуда бы не делать. А сейчас я смотрю, учусь, запоминаю, как вы делаете. С уходом я справлюсь, вы не волнуйтесь. Только были бы медикаменты. А если даже и не хватит медикаментов, народные средства использую. Травы, настои, у нас в каждой деревне знахари найдутся, у которых запасы имеются. Да сама в лесу насобираю. Я за это совсем не волнуюсь. Главное — вот операцию правильно сделать. Это же всему начало. Как хирург сделает, так и пойдет выздоровление. Все вычистит — легко будет. Оставит грязь и повреждения — нового воспаления не избежать значит, надо снова резать. Но с вами я спокойна. Немцев вообще хорошо учат, я слышала, медицина у вас на высоте. Но вы — особенно. Это по технике видно, как руки двигаются. Каждое движение — выверено, ничего лишнего, и — полное спокойствие. Надеюсь, я тоже так когда-нибудь научусь. — Она вздохнула.

— Это опыт, фрейлейн, — заметила Маренн. — Никакая теория не научит так, как опыт. А опыт хирурга — это человеческие жизни. Не всякого удается спасти. Особенно на начальном этапе. Такие уроки особенно сильно запоминаются.

За украшенным вышитым рушником оконцем забрезжил рассвет. Розовые блики заскользили по коричневому глянцевому полу. В раскрытую дверь было слышно, как полились над дубравой голоса перекликающихся поутру птиц.

— Ну вот, пожалуй, все. — Маренн распрямилась и, положив в контейнер использованный инструмент, сняла перчатки. — Будет жить их командир, скажите им, Иван, — попросила она Пирогова, кивнув в сторону притихших красноармейцев. — Сейчас уровень заражения снизится, температура спадет. Теперь промывать, дезинфицировать, никаких мазей, — строго сказала она Варе. — Не бинтовать. Должен поступать кислород, тогда заживление пойдет быстрее. Только прикрывать салфетками. Вводить антибиотик, ставить капельницы для поддержания водного баланса. Все необходимое я оставлю. Во всяком случае, на первое время. Потом уж сами справитесь. Как говорили, народными средствами. — Она улыбнулась. — Питание, питье — сами знаете, наверное. Тут у людей и собак большой разницы нет. Наркоз полностью отойдет минут через двадцать — двадцать пять. — Маренн взглянула на часы. — Никакой еды, никакого питья. Физраствор внутривенно, глюкоза для энергетической подпитки метаболизма. И так три дня. Это при том, что вы не будете его бинтовать и нарушать мои предписания, — предупредила она. — С третьего дня можно давать нежирный бульон, отвар из круп, настой из некислых ягод. Кормить раз семь в день, но очень маленькими порциями. Только на пятый день можно попробовать молочный суп, яйцо всмятку или омлет. Но все — очень осторожно.