Михель Гавен - Дорогая Альма

— Благодарю, но не нужно, — отказалась Гертруда. — Мне хорошо известны все инструкции, я точно знаю, что и как делать, так что не сомневайтесь, фрау Сэтерлэнд, все будет готово в срок без оплошностей.

— Хорошо, я надеюсь, — кивнула Маренн. — Кстати, я хотела спросить вас. — Она подошла ближе. — Не хотите ли вы перевестись в «Шарите»? Мне понравилось, как вы ассистировали на операциях, мне кажется, вы стали бы хорошей помощницей моей постоянной ассистентке в «Шарите» старшей медсестре Кнобель. И иногда могли бы ее заменять, так как обычно у нее много работы в палатах.

— Перевестись в Берлин, в «Шарите»? — Гертруда явно растерялась. — Благодарю вас, фрау Сэтерлэнд. Я даже не смела мечтать о подобном. Но, знаете… — Она запнулась. — Можно я все-таки останусь здесь? — спросила она робко. — Нет-нет, не подумайте, что я боюсь ответственности, — добавила она с горячностью. — Я понимаю, «Шарите» — это очень важное место, туда поступают тяжелораненые со всех фронтов. Там можно приобрести неоценимый опыт. Но это очень далеко от полевых условий. Вы понимаете, о чем я говорю? Вот от этой ситуации, которая здесь, в полевом госпитале… Когда к тебе доставили искалеченного человека и от тебя зависит, здесь и сейчас, сможешь ты его спасти или нет. Если сможешь сохранить ему жизнь, дальше у него будет «Шарите» или что-то еще. А не сможешь — «Шарите» он просто не дождется. И весь огромный опыт, накопленный там врачами и медсестрами, не потребуется — не к кому будет его применить. Я хочу быть здесь и отдать все силы на то, чтобы в «Шарите» количество больных увеличивалось, а не уменьшалось. Ведь это зависит от нас, тех, кто оказывает первую помощь раненым.

— Вы смелая и сильная девушка, раз делаете такой выбор, — произнесла Маренн задумчиво. — Многие на вашем месте поступили бы иначе. Но вы правы: тот опыт, который вы обретете здесь, не сравнится ни с какими книжными знаниями ученых голов из «Шарите», которые сами пороха не нюхали. Из вас действительно получится хороший хирург. Вы любите то дело, которое делаете, и ради него жертвуете комфортом, личным благополучием. Хочу вас предупредить, что наша профессия часто неблагодарная. Цена может оказаться велика. Я это хорошо знаю на собственном опыте. Но и в любом деле, если хочешь добиться успеха, надо жертвовать, надо стремиться, ни в коем случае не останавливаться на достигнутом.

— Но вы же, фрау Сэтерлэнд, я уверена, начинали так же? — спросила Гертруда. — Медсестрой в окопах Первой мировой войны. Вы не боялись, и вы стали тем, кем стали. Я тоже хочу пройти такой же путь. Я понимаю, о чем вы говорите, имея в виду жертвы. — Она замолчала на мгновение, глядя в пол. — Это не только вечерние посиделки в ресторанах или красивые платья. Это чаще гораздо больше — жизнь. Хоть мы и не солдаты, но здесь всегда знаешь, что тебя могут убить. Мне поначалу даже страшно было думать, — призналась она. — Но сейчас я уже привыкла к этой мысли. И она меня не пугает.

— У вас есть родители? Как они относятся к этому?

— Да, отец у меня зубной врач в Кельне. — Гертруда улыбнулась. — Он был на Первой мировой. Он меня понимает.

— Я внесу вас в список ближайшего резерва и дам номер телефона в «Шарите», по которому вы всегда сможете со мной связаться в Берлине или оставить мне сообщение. Я часто уезжаю, но меня всегда найдут, если вы скажете, что это срочно. Найдут очень быстро. Если вы попадете в трудную ситуацию или усталость, отчаяние захватят вас. Если поймете, что больше нет сил, а здесь такое состояние наступает очень быстро, звоните. Я заберу вас в «Шарите». Мое предложение остается в силе.

— Благодарю вас, фрау Сэтерлэнл. — Голос девушки дрогнул. — Признаюсь, я заставляю себя быть сильной, мужественной. Но иногда… очень боюсь.

— И у меня есть к вам личная просьба, Гертруда, — подумав, продолжила Маренн. — Не знаю, как вы к ней отнесетесь. Если вы откажетесь, я не стану настаивать. Я вас пойму.

— Я слушаю, фрау Сэтерлэнд. — На лице медсестры промелькнуло явное беспокойство. — Почему я должна отказаться? Я готова.

— Потому что это касается не здоровья наших, немецких солдат, не вашего долга или профессии, это касается проявления самой обычной человеческой расположенности. Я очень прошу вас, пока вы здесь находитесь, не обойти вниманием господина Пирогова, смотрителя этой усадьбы. Много я от вас не прошу. Но если его жизни будет угрожать опасность и вам об этом станет известно, пожалуйста, предупредите его.

На несколько мгновений в комнате воцарилась тишина. Раух бросил на Маренн взгляд, полный иронии. «По-моему, ты переоценила ее достоинства, — явно хотел сказать он. — Она — почти ты. Но не ты, это совершенно ясно». Маренн только строго сдвинула брови в ответ.

— Опасность… Это вы имеете в виду, когда начнут… — Медсестра опять запнулась. — Начнут работать с местными жителями? — выдавила она из себя. — Полицаи то есть?

— Да, Гертруда, именно это я и имею в виду: когда начнутся облавы и зачистки. Если все-таки это случится, — подтвердила Маренн.

— Хорошо, фрау Сэтерлэнд, — ответила та не раздумывая. — Если мне станет что-то такое известно, я скажу. И если господину Пирогову понадобятся лекарства, я дам, — добавила она от себя. — Как вы. Можете на меня рассчитывать.

— Вы — славная девушка, я рада, что вы меня понимаете. — Маренн радостно обняла медсестру. — А теперь идите, у вас много дел, а времени мало, — отпустила она Гертруду.

— Не ты, но почти ты, — повторил Раух вслух, когда медсестра вышла. — Только характер потише. Но твердый, как у тебя. Я и не знал, что такие еще где-то встречаются.

— Таких много, я никакое не исключение, — возразила Маренн. — И она права: они, как правило, работают в полевых условиях, под огнем. А уж никак не сидят в уютных кабинетах в Берлине.

— Фрау Сэтерлэнд, прошу прощения, — на пороге показался Пирогов. — Вы заняты?

— Что случилось, Иван? — Маренн сразу заметила, что он расстроен.

— Нет ли у вас того успокоительного, которое вы давали в сторожке, — попросил он. — Вы оказались правы, я — старый осел! — Пирогов отчаянно махнул рукой. — Юра так расстроился, что не привезли щенка! Плачет, никак не могу успокоить.

— Я говорила вам, Иван, что разочарование в его возрасте — это очень болезненно. — Маренн открыла саквояж, доставая лекарство. — Разбитые надежды оставляют глубокий след. Он же еще ребенок. А дети любят, чтобы им дали здесь и сейчас, даже если они скромны и умны, они много фантазируют о своих желаниях и, если они не сбываются, испытывают боль. У некоторых это сохраняется и в возрасте постарше, когда они заняты на серьезной службе. Я имею в виду свою дочь Джил. — Она улыбнулась. — Когда она с подружками идет в магазины на Унтер-ден-Линден и Вильгельмштрассе, а жалованья не хватает на все, что хочется. Поверьте, у нас и в двадцать с лишним лет слез не меньше, чем у Юры сейчас. И часто не успокоить, пока мама не поедет и не купит или вот Фрица не пошлем. — Она взглянула на Рауха, и тот кивнул головой, подтверждая. — Пусть завернут там все, что есть. И не имеет значения, что завтра она приедет на службу и сядет в приемной бригадефюрера очень серьезной фрейлейн в офицерском звании. В глубине души и в двадцать лет — ребенок. А вы про Юру, который еще подросток. — Маренн покачала головой. — Надо было взять щенка. Потом отправились бы к леснику вместе с ним. Не тяжелая ноша.