Валерий Жмак - Летчик Девятаев. Из фашистского ада – в небо!

Владимир Иванович закатал рукав гимнастерки, лег на плоскость рядом с Михаилом и закрыл глаза. И лежал так, покуда доктор не закончил свою процедуру.

– Вот теперь порядок. Давайте-ка, товарищи, его аккуратно переложим на носилки.

Девятаева осторожно сняли с крыла, уложили на брезентовые носилки и понесли прямиком в медсанчасть…

– Не в ногу! Не в ногу! – командовал семенящий позади доктор.

Через час, когда врачи обработали и зашили рану, Михаил пришел в себя. Ближе к вечеру он был отправлен на санитарном «У-2» в ближайший госпиталь.

Остров Узедом;

ракетный центр Пенемюнде

8 февраля 1945 года

«Это вторая и последняя попытка. Если не получится взлететь – тормозить не буду. Скачусь на большой скорости с полосы и направлю самолет в море. Лучше умереть так, чем под пытками», – твердо решил про себя Девятаев.

Полоса неслась навстречу бомбардировщику, а по ее бокам мелькали маленькие фигурки немцев из технической обслуги. Летчик не обращал на них внимания. Он был целиком поглощен отсчетом скорости:

– Пятьдесят… семьдесят… девяносто… Пора!..

С равномерным усилием он оттолкнул штурвал от себя. Тот послушно отодвинулся на несколько сантиметров и вновь заупрямился.

– Да чтоб тебя! Двигайся же ты, сука! – Летчик налег на него всем телом.

Штурвал упруго, с неохотою поддался и ушел вперед еще немного.

Не помогло. Самолет продолжал бежать по бетонке на трех точках. Это означало, что нужной для взлета скорости он набрать опять не успеет. Ситуация повторялась. С той разницей, что попытаться взлететь в третий раз немцы уже не дадут.

– Чего сидите?! Помогайте, мать вашу! – крикнул Михаил товарищам. – Давите на штурвал!

Кутергин с Кривоноговым подчинились.

Трое заключенных, навалившихся на штурвал, были очень худы и весили по сорок – сорок пять килограммов. Тем не менее сдаваться они не собирались…

«Триммеры! – вдруг припомнил Девятаев. – В управлении всех больших самолетов имеются триммерные механизмы, снимающие нагрузки с органов управления. Как же я раньше не догадался!»

Догадка посетила потому, что и на его Аэрокобре американскими инженерами было установлено колесо управления триммерным механизмом. На советских истребителях такой механизм отсутствовал.

В эти напряженные секунды искать проклятое колесо было бессмысленно. Следовало действовать, как бы тяжело ни приходилось.

Слаженных усилий троицы все же хватило – хвостовая часть фюзеляжа нехотя приподнялась над взлетной полосой, благодаря этому стрелка указателя скорости не замедлила своего движения, как в прошлый раз, а продолжала плавно скользить вдоль округлой шкалы.

Скорость нарастала. Мелькавшая под самолетом белая разметка слилась в сплошную полосу. Береговая линия и темневшее за ней море неумолимо приближались.

Девятаев не сводил взгляда с приборов: «Сто двадцать… сто тридцать… сто сорок… Теперь тяжелый самолет не остановить и не развернуть. Только вперед! И только взлет!»

Стрелка указателя скорости перевалила за «150».

– Все, мужики! Тянем на себя!

И опять три пары рук, объединив усилия, начали борьбу с неподатливым штурвалом.

Самолет самую малость оторвался от бетонки и тут же снова коснулся ее основными колесами.

Затем он подпрыгнул второй раз, третий… Наконец последовал четвертый – едва ощутимый толчок, и бомбардировщик стал медленно отдаляться от полосы.

– Летим! – неистово заорал кто-то из товарищей.

Когда «Хейнкель» оторвался от земли, взятые у убитого охранника часы показывали 12.36. На то, чтобы осуществить план побега, группе заключенных понадобилась всего двадцать одна минута. Двадцать одна минута, которым предшествовала напряженная полугодовая подготовка.

Внизу мелькнул торец взлетной полосы. Поверхность за полосой резко ушла вниз и сменилась скалистым обрывистым берегом, возле которого несколько минут назад завершился неудачный разбег. Последний клочок суши местами был покрыт пожухлой прошлогодней травой с островками матового сероватого льда.

Через секунду под брюхом самолета уже проносилась вода. Темная, почти черная, с едва заметной рябью. В феврале ее температура была чуть выше нуля – истощенный человек не продержится в такой и минуты. За мелкой рябью бухты понеслись седые горбы медленно кативших к берегу волн. Видимость была неважной, но во все стороны – насколько позволяла прозрачность воздуха – простиралось холодное море с нависшей над ним свинцовой облачностью.

При других обстоятельствах эта картина заставила бы поежиться и непременно навеяла бы страх. Но сейчас души десяти заключенных распирало от великой радости. Наконец-то свершилось! Они осуществили невероятно сложный и рискованный план! Они сбежали с этого проклятого острова, где им суждено было погибнуть!

Тем не менее каждый из них понимал: это еще не победа. Удачный угон «Густава Антона» и его взлет с немецкого аэродрома – только полдела. Девятаев первый раз в жизни поднял в воздух тяжелый бомбардировщик, управление и оборудование которого почти не знал. Дабы долететь невредимыми до своих, следовало во всем разобраться. Да и погоню немцы непременно организуют – в этом никто из беглецов не сомневался. Так что забот в ближайший час предстояло с избытком.

– От себя, ребята. Штурвал плавно от себя! – скомандовал Михаил, заметив, что самолет слишком резко пошел вверх и начал терять скорость.

Троица направила усилия в противоположную сторону. «Хейнкель» наклонил нос, выровнялся.

Моторы надрывно гудели. Зная, что время их работы на максимальном режиме ограничено, летчик уменьшил обороты, а заодно перевел закрылки в положение «0». Порядок уборки шасси он не знал, поэтому решил не экспериментировать и не трогать незнакомые рычаги.

Полет происходил на высоте ста пятидесяти метров. Нижний край облачности находился чуть выше, но некоторые клочки серых облаков встречались ниже, и самолет цеплял их крыльями. Видимость по-прежнему оставалась плохой – три-четыре километра по горизонтали.

«Хейнкель» летел без снижения или набора высоты; два помощника Девятаева отпустили штурвал. Сам летчик полез разбираться с управлением, пытаясь отыскать колесо управления триммерным механизмом…

– Получилось! Ура, мы летим!

– Вставай, проклятьем заклейменный…

Из бомбового отсека доносились дружные голоса – обнявшись, счастливые заключенные запели Интернационал. Соколов с Кривоноговым расположились на месте штурмана и энергично дирижировали громким пением из кабины пилотов. Сам Девятаев сидел на месте командира экипажа и, не теряя времени, искал управление триммерным механизмом.