Валерий Жмак - Летчик Девятаев. Из фашистского ада – в небо!

– Ты, Лоренц, отправишься на две сотни километров в восточном направлении. Внимание и еще раз внимание! Видимость плохая, лететь будешь только над морем, поэтому постоянно следи за высотой.

– Понял, – ответил белокурый лейтенант Майер.

– Франц, ты после взлета возьмешь юго-восточный курс и долетишь до Восточной Пруссии. Далеко в глубь ее территории не забирайся. Двадцать – тридцать километров – вполне достаточно. Если «Густав» ушел в том направлении, то ты его нагонишь.

– Слушаюсь, господин обер-лейтенант! – выпалил самый молодой летчик звена – фельдфебель Нойманн.

– Ну а я полечу на северо-запад, – завершая инструктаж, сказал Хобом, – до берегов Дании и западной Швеции.

– Полагаешь, «Хейнкель» угнали британские военнопленные? – разгадал задумку Кауфманн.

– Есть такое подозрение. Все, парни, по машинам! Взлет по готовности…

Летчики повернули к своим машинам, возле которых уже суетились техники и механики. Спустя несколько минут четыре истребителя один за другим, пробежав по бетонке, взлетели и разошлись в разные стороны. Приказ у летчиков дежурного звена был категоричным и недвусмысленным: разыскать самолет беглецов и уничтожить его.

СССР

1941–1942 годы

В тот же роковой день раненого Девятаева отправили в ближайший госпиталь. Там изувеченную пулей ногу еще раз осмотрели хирурги, подправили, подшили, назначили лечение.

Из-за большой потери крови летчик был крайне слаб. Примерно через неделю его переправили в эвакогоспиталь Ростова, затем санитарным поездом отвезли в Волгоград, а через день еще дальше – в Саратов. Потянулись однообразные будни в тихом тылу.

Впрочем, совсем уж тихими их называть было трудно. Именно в Саратове на большом авиационном заводе изготавливали знаменитые истребители «Як-1». Здесь же находилась железнодорожная переправа через широкую Волгу, по которой в осажденный Сталинград и на Кавказ шли важнейшие грузы. По соседству с ней в 1934 году построили и запустили огромный нефтеперерабатывающий завод, поставлявший фронту топливо.

Рядом находились элеваторы и мельницы, а южнее раскинулись цеха недавно построенного подшипникового завода. И поэтому в небе над крупным волжским городом регулярно появлялись немецкие бомбардировщики, пытавшиеся сбросить свой смертоносный груз на эти важные объекты.

В минуты опасности в городе начиналась суета: завывали сирены, ойкали зенитки, горожане прятались под стенами домов, а с заводского аэродрома взлетало дежурное звено истребителей и атаковало бомбардировщики.

В такие моменты лежавший у окна Михаил всматривался в небо. Завидев знакомые силуэты «Яков», приподнимался на локтях, сжимал кулаки и приговаривал:

– Давайте, мужики! Давайте! Жгите этих сволочей!

В спокойные дни, когда небо над Саратовом оставалось чистым, он подолгу глядел в белый потолок палаты и вспоминал свой полк, товарищей, командира эскадрильи Владимира Боброва. И конечно же, оставшуюся в Казани любимую Фаю…

Время шло. В общей сложности Михаил провалялся по госпиталям несколько долгих месяцев. Было ужасно обидно, ведь в ходе ожесточенных боев наши войска терпели поражения и отходили все дальше на восток.

Немецкая пуля задела на ноге не только артерию, но и сухожилие. Восстанавливалось оно медленно, несмотря на то, что летчик по совету врачей ежедневно выполнял лечебную гимнастику и подолгу гулял по госпитальному двору, опираясь на костыли.

Наконец настал день, когда врачебная комиссия должна была определить степень выздоровления летчика Девятаева, а заодно решить его дальнейшую судьбу.

– …Нет, лейтенант, в таком состоянии на фронт вы не вернетесь, – спокойно парировал возмущение Михаила председатель комиссии, сорокалетний военный врач. Поглядев на рассерженного молодого человека, он снял пенсне, провел ладонью по усталому лицу и добавил: – Вам сейчас не только летать, вам даже обслуживать самолеты никто не позволит.

– Да я пока и не прошусь летать! Глупо в таком виде… на костылях… – удивленно пожимал плечами Михаил.

Он стоял перед комиссией при полном параде: наглаженная гимнастерка с новенькими голубыми петлицами и лейтенантскими кубарями, сверкающий орден Красного Знамени, надраенные сапоги. Короткая стрижка, чисто выбритое лицо. Вылитый сталинский сокол! Если б не костыли – хоть сейчас на фронт.

– Могу пока при штабе полка… – неуверенно предложил он. – Или на грузовике с вооруженцами развозить по стоянкам пулеметные ленты.

– Нет, голубчик, так не пойдет, – стоял на своем председатель. – Мы не можем написать в вашей медицинской книжке заключение «Годен для службы в действующих частях». Не можем – понимаете? Это, в конце концов, подсудное дело! Даже ваш командир полка, увидев подчиненного на костылях, подумает про нас, врачей, бог знает что!

– И как же мне быть? – окончательно расстроился Девятаев.

– Отдыхать, любезный. Отдыхать и понемногу разрабатывать поврежденную ногу. На медицинском языке это называется «реабилитацией». На военном – «отпуск по ранению». Куда вам выписать отпускные документы?

– Надолго эта… реабилитация?

– Судя по ранению – пара месяцев как минимум.

– А потом?

– А потом – повторная врачебная комиссия. Без нее никак.

– Ясно, – тяжело вздохнул лейтенант. – Ладно… выписывайте в Казань.

– В Казань, говорите?.. Что ж, хороший город. Я бывал там до войны, – улыбнулся председатель, водружая пенсне на место. – Кстати, комиссию можете пройти в эвакогоспитале № 361, расположенном в центре Казани.

– Понял. Разрешите идти?

– Идите, лейтенант. И не расстраивайтесь. Хватит на вашу долю фашистов…

И вот в 1942 году Михаил снова оказался в Казани. В этом городе он провел лучшие годы своей студенческой молодости, получил профессию в речном техникуме. На казанской окраине он впервые поднялся в небо и научился летать. Наконец, здесь жила девушка, которую он любил и чьи письма с нетерпением ждал на фронте.

Но первым делом, как того требовал Устав, он отправился в эвакогоспиталь, адрес которого значился в отпускном листе. Доложив о своем прибытии начальнику медицинской службы и сдав пакет с документами, Девятаев получил указание явиться для углубленного медицинского осмотра утром следующего дня.

Лихо козырнув, он покинул территорию госпиталя и неспешно пошел по центру города. Он не заметил каких-либо больших изменений. Разве что не было видно новых строек, стало меньше машин. Пропали флаги и праздничные транспаранты, закрылись некоторые магазины, а к продуктовым лавкам, наоборот, выстроились длинные очереди.

Ближе к одиннадцати часам вечера он подошел на улицу Баумана к кинотеатру «Родина». Это был тот самый «UNION», где Михаил и Фая проводили когда-то вечера. В 1938 году кинотеатр закрылся на реконструкцию, а после открылся под новым названием.